— Нет. Тебе не о чем волноваться. Даян проконтролирует вопрос о вашей безопасности, — Тимур поднимается на руках, чтобы поменять положение тела, и вместе с этим на лице против его воли вырисовывается гримаса боли.

— Тебе больно… Мне так тяжело на это смотреть. Я умираю от одной мысли, что они могут вновь прийти за тобой.

— Все будет хорошо, Адель. Я не позволю этим ублюдкам разлучить нас.

Я слушаю его и понимаю, как сильно мы похожи. Мы не противоположности, которые, как известно, притягиваются. У нас две, почти одинаковые истории, слившиеся в одну целую — новую. У нас одинаковые раны, упущения, противостояния. Я разглядываю его глаза цвета терпкого коньяка, небольшие морщинки на лбу, бледные губы, пытаясь отыскать ответ: что же нас с Тимуром объединило? Сходство душ, понятное дело, помогает, но на нем не построишь то, что каждое утро делает счастливой. Когда утыкаешься в его руки, теплые, сильные пальцы и понимаешь всю ценность этой награды: рядом с тобой тот, кого хочешь видеть всегда, независимо от настроения. Чего же мы оба так рьяно искали и что наконец нашли друг в друге? Возможно, доверие и ту самую тихую гавань, в которую возвращаешься после жизненного шторма.

* * *

— Адель! Смотри, что мне Рома купил!

Возле подъезда, когда я искала ключи в своей сумочке, я встретила бабушку, Матвея и Рому. Оказалось, что они ездили в продуктовый магазин и теперь, набрав два пакета продуктов, вернулись домой. Матвей подбегает ко мне и показывает огромный леденец на деревянной палочке.

— Ему же нельзя сладкое, — улыбаюсь и смотрю на Рому, который в этот момент оказывается рядом со мной.

— А мы не собирались тебе говорить.

— Адель, я поделюсь с тобой!

Рома треплет Матвея по светлым волосам и открывает входную дверь подъезда. Мы поднимаемся на наш этаж, и все вместе заходим в квартиру.

— Как здоровье Тимура? — бабушка снимает свой вязаный кардиган и надевает очки с круглой оправой. Из-за толщины линз ее глаза кажутся огромными

— Недавно прооперировали, сейчас ему гораздо лучше, — я шумно выдыхаю и принимаюсь снимать свою обувь. — Все обошлось. Чудо какое-то, что пуля не повредила легкое.

— Да уж, действительно чудо, — Рома ставит белые пакеты с продуктами на наш кухонный стол. Его лицо напряжено, а взгляд сосредоточен.

— Словно какой-то криминальный детектив! Ужас! Средь белого дня стреляют в людей! — бабушка недовольно мотает головой из стороны в сторону и уходит в ванную комнату.

Пока Матвей носился между нашими ногами, мы с Ромой раскладывали по местам все продукты.

— Я сегодня встретила Карину.

— И как она?

— Хорошо, также в салоне работает. Про тебя спрашивала… — я делаю короткую паузу и смотрю на реакцию друга. Рома очень закрытый и мало что рассказывает из своей жизни. Поэтому я понятия не имею, как преподносить эму этот разговор. Вдруг он до сих пор ее не забыл и его сердце все еще принадлежит Карине.

— И что?

От грубости в его голосе меня передергивает. Его стальной взгляд устремляется прямо на меня, от чего я немного съеживаюсь. Что с ним такое? Только пару минут назад на улице у него была улыбка до ушей, а сейчас он темнее тучи.

— По разговору я поняла, что она все еще любит тебя и надеется все вернуть. Карина — замечательная, подумай, не совершаешь ли ты ошиб…

— Нет.

Мне не удается договорить, как Рома резко прерывает меня.

— Я не хочу больше говорить о ней, хорошо?

— Ладно, — я вскидываю руки и отворачиваюсь, чтобы нарезать хлеб. Удивительно, как внезапно может поменяться человек. Пару месяцев назад Рома боготворил Карину, а сейчас взрывается об одном упоминании ее имени.

Бабушка входит в кухню медленным шагом, немного прихрамывая и, держась за сердце, падает на стул.

— Внученька, дайка воды…

Я моментально подрываюсь и наливаю холодную воду в прозрачный стакан. Рома помогает бабушке пересесть на диван и принять горизонтальное положение. Снова приступ. Снова сердце.

— А пуля все еще там?

Тонкие пальчики аккуратно касаются белой повязки поверх бронзовой кожи. Зеленые детские глаза блестят и с изумлением смотрят на мужчину в больничной койке. Вот он — детский интерес во всей своей красе. Для них все обычное превращается в сказку и чудеса. И вот мужчина, в которого стреляли для ребенка не пострадавший или больной, а супер-герой, который жертвенно принял на себя пулю врага.

— Нет, врачи ее вытащили.

— А почему они ее вытащили?

— Потому что с пулей в груди Тимуру было бы очень тяжело, — я подхожу ближе к Матвею и кладу ладони на его маленькие плечи.

— А почему в тебя стреляли?

Детское «а почему», «а зачем», «а как» может раздражать любого взрослого, но, видимо, только не Тимура. От того, как он с особым интересом разглядывает лицо моего младшего брата и с радостью отвечает на все его вопросы, я могу сделать вывод, что Матвей совсем не обременяет его.

— Потому что есть люди, которым я не нравлюсь, — я смотрю на Тимура и вижу по его лицу, как тяжело ему подбирать правильные слова для неокрепшего детского ума. Не скажешь ведь шестилетнему ребенку, что в Тимура стреляли и пытались убить за то, что у него хороший бизнес.