– Объясните мне, товарищ старшина, не понимаю, что такое делается? – и рассказал ему обо всех замеченных им моментах.

Старшина замялся, а затем таинственно отвёл Егорова в сторону и зашептал:

– Кухаров! Он над вами шефство взял. На днях после отбоя заявил: ну, говорит, кто нашего начальника не послушает или зло ему сделает, будет иметь дело со мной! Считайте так, что я с ним побратался! И, что я скажу, чтобы делали. Это я вам говорю. И сказал ещё: «Моё слово твёрдо, и решительность мою вы знаете!» Каков?

Егоров развёл руками! Такой неожиданности он не предвидел.

– Постойте, старшина! А перчатки штопал кто? Он же? Значит, в мои карманы лазил?

– А что, товарищ старший лейтенант, пропало что-нибудь?

– Да нет! Ничего не пропало. Но ведь нехорошо же всё-таки! Мало ли что может быть в карманах…

– И в карманы не лазил. Поэтому-то и заштопал. Вы же перчатки в шапку кладёте. А что они у вас рваные были, это все видели, когда вы честь отдавали. Все руки на виду. Ну, он и нашёлся. Молодец всё-таки. Только вы, товарищ старший лейтенант, ему не говорите, и вида не подавайте!

– А что? Накажет? Строг, видать, Кухаров-то?

– Не накажет, конечно, а ругаться будет. Скажет, как бабы болтать любите, ничего вам не скажи!..

На том и порешили. Но через несколько дней после занятий, когда Егоров собирался идти в столовую, к нему по всем правилам подошёл Кухаров.

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант!

– Слушаю вас, Кухаров. Что у вас случилось?

– Когда вы сегодня ляжете спать?

– Вот не могу точно сказать часа! Но, во всяком случае, после отбоя. А точно – не знаю…

– А можете вы сегодня лечь пораньше?

– А для чего это нужно? Почему именно сегодня я должен лечь раньше?

– Да надо мне одно дельце сделать.

– Вот это интересно. В самоволку, что ли, хотите, или ещё что-нибудь придумали, так хотите, чтобы я не мешал?

– Никак нет! В самоволку не ходил и не пойду. Ничего плохого делать не буду. А просто мне нужны… ваши сапоги!

Ну, тут Егоров совсем уже ничего не мог понять.

– Зачем вам нужны мои сапоги? У вас же есть свои, да мои сапоги вам и не подойдут, у меня номер сороковой, а у вас, даже на вид, – больше!..

– Товарищ старший лейтенант! Неужели вы не можете мне на одну ночь ваши сапоги дать? На одну ночь только! Никуда они не денутся, эти ваши кирзачи… Утром наденете. Вот только бы мне пораньше их получить…

– Да зачем вам, расскажите толком?

А музыканты в это время хитровато улыбались, но делали вид, что не слышали разговора Егорова с Кухаровым.

Во всяком случае, Кухаров вынудил у Егорова согласие сразу же после ужина идти в своё помещение и дать ему сапоги. А когда Егоров вместе с Добровиным вышел из столовой, у крыльца маячила фигура Кухарова. Он молча отдал честь командирам, пропустил их мимо себя вперёд и пошёл следом за ними.

Добровин, отлично знавший всех егоровских музыкантов и бывший «своим человеком» в оркестре, где все его уважали и были благодарны за те занятия по физподготовке, которые он, в порядке шефства, лично иногда проводил с музыкантами, заметил шутливо Егорову:

– Ты, брат, начал с охраной ходить?

А Кухаров шёл молча, не обращаясь ни с единым словом к Егорову. А войдя вслед за ними в комнату, где жил Егоров с Добровиным, кратко сказал Егорову:

– Сапоги!

– Ну, Кухаров, скажите же наконец, в чём дело-то? Что вы пристали ко мне с сапогами? Что вы хотите?

– К подъёму сапоги будут на месте.

Тут вступился Добровин и сказал:

– Да дай ты ему сапоги! Что тебе их, жалко, что ли, в самом-то деле? Говорит же человек, что к утру будут твои сапоги на месте. А не придётся, Кухаров, твоему командиру завтра босячком шлёпать? Имейте в виду, снежок! Босячком-то не очень будет приятно!

– К подъёму сапоги будут на месте, – совершенно сурово повторил Кухаров, взял сапоги и, попросив разрешения выйти, ушёл.

Егоров и все бывшие в комнате – расхохотались!

– Ну, что скажешь? Сам же разрешил уйти со своими сапогами! – сказал Егоров. – А что, друзья, в случае чего кто мне чего-нибудь одолжит на ноги?

Эту помощь мог оказать Калерин, у которого были хромовые сапоги, собственные, личные, а кирзовые он мог дать Егорову, правда, они были несколько больше егоровского номера, сорок четвёртый размер! Но решили в случае чего накрутить побольше портянок.

Однако калеринские сапоги не понадобились. Утром, когда Егоров и Добровин встали со своих постелей, они увидели у егоровской кровати сапоги. Да, это были кирзовые сапоги, егоровские «кирзачи» с кожаной головкой. Но это было совсем не то, что вчера. Это были модельные сапоги! Вместо носков култышками, бесформенных голенищ, куда можно было бы засунуть ещё три егоровских ноги, были великолепные головки с обуженными носками, значительно суженные голенища, словом, это были сапоги, в которых совершенно не стыдно было бы показаться в любом городе, в любом месте, хотя они были и кирзовые. Сапоги скромно стояли в углу, около кровати, и будто бы ждали, когда их наденут.