То ли храбёр террорист без меры, то ли дурак конченный… А может, то и другое. Ишь, не нравится ему без «былых вольностей». А небось ещё вчера помалкивал в тряпочку, исподтишка пистолеты готовя. Ну, или в честь «государя Димитрия Первого» «Боже, царя храни…» пел, или что там сейчас в роли госгимна исполняется[5]. Вот не люблю таких тихушников. Не люблю… Стоп! А что он там сказал?

— А поведай-ка, что за царь Василий такой объявился? Уж не Шуйский ли?

— А хоть бы и Шуйский! — Татищев попытался фыркнул разбитым носом. — Он-то породовитее всякого самозванца будет. Третий час идёт, как митрополит Исидор его на царствие повенчал.

— Вот оно как… Мит-ро-по-лит, говоришь? А что не папа римский, или какой мулла татарский из Крыма? — Я подпустил в голос столько яда, что хватило бы на опрыскивание от вредителей полей десятка колхозов-миллионеров.

Спрыгнув с коня, я ухватил мятежника за ворот юшмана и с силой вздёрнул на ноги:

— Вы куда, суки, патриарха подевали? — И в полный голос:

— Убили, иудины дети, патриарха русского? Царя законного порешить не смогли, так на патриарха, ироды, руку подняли?!! Люди православные! — Это я уже кричал своим, искусственно нагнетая ненависть. — Сами сейчас слышали, как этот изверг сознался, как Шуйские со своими псами покушались на царя и на патриарха, чтобы Русь обезглавить, а Васька самочинно венец московского царства захватил, да тайным манером при живом государе сам на престол взгромоздился!

Стрельцы возмущённо загомонили, не отставали от них и собравшиеся поглазеть на царя горожане и воины, разными путями поотстававшие от своих подразделений. Ну да, с дисциплинкой у нас туго: прорвавшись в Кремль многие, небось, посчитали, что ухватили Жар-Птицу за хвост и расслабились. В застроенной до предела маленькой крепости закоулков столько, что затеряться при желании, а то и без него, вовсе не трудно. Всё-таки хорошо, что у мятежников серьёзной военной силы практически нет, и кроме личных боевых холопов остальное воинство сборное, что называется, с бору по сосенке. Иначе в здешнем лабиринте две-три пехотных роты нам бы такой Будапешт образца сорок пятого могли устроить, что мало бы не показалось. Говорят — везёт новичкам, а я как раз такой. Как-никак первый день царскую должность занимаю.

Продолжил играть на эмоции публики, благо, бояр поблизости незаметно, всё больше «чёрная кость»:

— Слыхали вы и то, как этот убийца меня, царя Димитрия, хаял всячески, за боярские вольности заступаясь, кричал, дескать, на боярстве всё держится, и за то, что я боярам воли не давал, они меня и порешили убить. Слыхали вы это, я вас спрашиваю?

— Слыхали, государь!

— Так!

— Оный пёс тако и брехал, все то слышали, царь-батюшка! — раздалась разноголосица.

Люди частенько в своём подсознании играют в «испорченный телефон», додумывая для себя недосказанное. И если дать этим додумываниям своевременный толчок в нужном направлении, большинство искренне поверит, что они сами всё слышали и видели именно так, а не иначе. Немцы во время войны использовали эту психологическую черту в своей пропаганде, когда в кинохронике обснимали пару советских повреждённых танков с разных ракурсов, выводили наших пленных из лагеря, куда их собирали месяцами с разных участков фронта и проводили, опять же, постоянно перетасовывая, чтобы в объектив попадали разные лица, съёмки «многокилометровых» колонн. Потом все эти кадры нарезались, монтировались с пылящими по русским дорогам немецкими танками и улыбчивыми панцергренадирами и, снабжённые соответствующей озвучкой, пускались в прокат[6]. Помню, как удивлены были пленённые в сорок втором-сорок третьем гансы свежих «призывов» тому, сколько советских бойцов и техники встречали на пути от места своего пленения до советских лагерей прифронтового размещения. Пропагандисты Гёббельса тогда уже создали у немцев впечатление, что Красная Армия уничтожена минимум на девяносто процентов, и нужен только толчок, чтобы Советский Союз рухнул. А оказалось, что всё вовсе не так, как им рассказывали, и по обещанным немецким зольдатам улицам Тбилиси, Баку и Москвы они если и пройдут — то лишь в качестве пленных-строителей, восстанавливая разрушенное бомбёжками и возводя новые здания, мосты и дороги.

Ну что же, воспользуемся чужими наработками, тем более, что «реципиент» очень вовремя приоткрыл очередную порцию воспоминаний.

— А и верно: боярам я воли не давал, и давать не буду! Потому что я — государь всея Руси, всего народа Русского, а не одних лишь князей да бояр! Небось, слыхали, православные, как на десять лет сняты были подати с Путивля и иных земель и городов, что первыми выступили против боярского царя Годунова? Если кто не слыхал — так поспрошайте купцов из тех мест — всякий подтвердит! Так скажите: простым людям с тех земель лучше с того стало, или хуже?

— Лучше, государь-надёжа!

— От леготы кому ж хужее станется?

Я резко вскинул руку, заставляя смолкнуть:

— Ещё пенял мне убийца, что много, дескать, пушек лить велю, да войско утруждаю огненным учением. То вы тоже слышали. Верно! И войско обучаю, и пушки новые делаются. А зачем? А затем, что опять же, о простом люде забота моя. Король польский Жигимонд требует себе град Можайск и иные земли. А знаете, чего ваш царь поляку ответил? Нет? А вот чего! — Вновь вскинул я руку со старательно свёрнутым кукишем. — Не видать католикам православных земель, как собственной задницы! Не отдадим братьев единоверных еретикам! Или, может, кто иное что скажет, а то и сам в латинскую веру перекреститься готов? Отвечайте!

Ещё более увеличившаяся толпа — а как иначе, ведь живой царь с народом беседу ведёт! Небывалое дело на Москве! — всколыхнувшись, нестройно выдохнула дружное:

— Не отдадим!!!

— Верно, не отдадим! А коли ляшский король захочет силой отнять — вот тут-то те пушки и пригодятся. А кто против пушек, да воинского учения, тот, выходит, и против веры православной стоит, может, по дурости своей, а может, и попросту еретикам запродавшийся! — всё сильнее разжигал я эмоции толпы.

— У-у-у-у-у!!!... — негодовала всё разрастающаяся толпа.

— Так кто, выходит, Васька-то Шуйский, себя царём боярским называющий? Подлинно ли он православный человек или Иуда запродавшийся?

— Иу-у-уда-а-а!!!

— Православные! Ловите Иуду, да волоките ко мне! Бейте иудиных приспешников, кого сыщите! За Русь! За веру! Ступай!!!

Отшвырнув посеревшего Татищева, я привычно вскочил в седло и, выдернув из тесных ножен саблю, картинно махнул вперёд жестом молодого Наполеона. Разгорячённый народ вновь двинулся вглубь крепости…

…Стычки в Москве продолжались до раннего утра. Последних мятежников внутри Кремля повязали ещё в сумерках, но от разбойничавших на улицах города банд так быстро избавиться не удалось. Лишь с рассветом последние шайки, громившие дворы, где размещались приезжие иноземцы, были рассеяны и те из бандитов, кому повезло, сумели ускользнуть от пули или поруба, как называют здешнюю разновидность тюрьмы. Повеселились погромщики знатно: десятки европейских купцов и живущих издавна в Немецкой слободе на Яузе ремесленников, без различия национальности, убиты, несколько сотен самосудно избиты, подвергнуты пыткам и ограблены. Долго ещё после этих событий на царское имя шли жалобные челобитные, а подьячие Разбойного Приказа лишь изумлённо кряхтели и ерошили бороды, вписывая в «опросные столбцы» жестокую статистику: «А у купчины иноземного Амвроськи Келария те тати поимали тридцать тысяч червонных, самого же смертью убиша… Торгового немецкаго гостя Нафана огнем жгли и всячески примучивали, доколе тот не выдал тем татям сорок тысяч флоринов златых… Купчине Яшке Вину отсекоша главу собственным его мечом, рухлядишко же всё поимаша и людишек, с ним бывших, смертью побиша...». Дошло даже до применения артиллерии: осадив хоромы одного из московских дворян, где жили шестеро шляхтичей, прибывших на царскую свадьбу и пожелавших затем поступить на русскую службу, разбойники потребовали выдать гостей на расправу. Однако хозяин дома оказался не робкого десятка и, как водится на Руси, ответил бандитам матерно, а для доходчивости подстрелил из лука кого-то из нападавших. Дважды те пытались прорваться через двор усадебки и высокое крыльцо сеней внутрь, но в эти времена дворяне что на Руси, что в Польше, ещё не выродились в привилегированных бар, вроде описанных Салтыковым-Щедриным, и были привычны к сабле, луку и пистолям. Так что атакующих встречали весьма меткой стрельбой из нескольких стволов практически в упор, и те вновь и вновь откатывались за тын, оставляя во дворе и на ступеньках раненых и убитых подельников. Судя по всему, командовал этой бандой не банальный уголовник, а кто-то из тех «начальных людей», кого мятежники рассылали организовывать эти беспорядки, поскольку и без того неплохо вооружённые, вплоть до луков и пищалей, налётчики додумались приволочь из недалёкого Скородома старую пушечку, стоявшую у амбразуры подошвенного боя на случай обороны от внешнего врага. Неизвестно, где бунтовщики добыли порох к орудию и ядра, однако два выстрела по хоромам они сделать сумели, и даже раз попали, попортив столб крыльца и бревенчатую стену. Но тут из-за поворота улицы в тридцати шагах появился спешивший на звуки пальбы десяток наших стрельцов с дымящимися фитилями пищалей… Словом, пришлось разбойничкам разбегаться, бросая оружие и раненых подельников. Как потом посчитали, нападавшие потеряли два десятка убитыми и ранеными, а из защитников дома только двоих шляхтичей зацепило случайно залетевшими внутрь пулями[7].