В отличие от марктвеновского янки, подвизавшегося при дворе легендарного короля Артура, я не знаю дат солнечных затмений и прочих природных явлений, и хотя в той своей жизни не был криворуким неумёхой, без элементарного промышленного базиса — хотя бы мануфактурного уровня — наладить массовый выпуск всего-всего-всего, от револьверов до велосипедов попросту не сумею. А учитывая, что тот американец — персонаж насквозь фантастический — мысли о научно технической революции в допетровской Руси так и останутся бесплодными мечтаниями. Подняться же «от солдата до маршала», как то бывало в сталинские времена простолюдину в сословном монархическом обществе практически невозможно. Припоминаются лишь Меншиков, Разумовский да Потёмкин-Таврический, человек и броненосец. Но Потёмкин, если верить роману Пикуля, родом хоть и из захудалого рода, но всё же смоленский дворянин. Лезть, подобно хитрому хохлу Алексею Разумовскому, в царицыну постель, не позволят принципы и честь сталинского офицера. Да и до «бабьего века» России ещё далеко, человеку столько не прожить — и слава всем богам, позорища не увижу. Что же до Меншикова, согласно принятому мнению, торговавшим с лотка пирогами — то ему здорово повезло столкнуться с энергичным Петром Алексеевичем, царём-подростком, который в силу статуса был лишён общества приятелей-ровесников и стать тому необходимым. К слову, Пушкин в своём недописанном труде утверждал, что Александр Данилович не был сыном дворцового конюха, а происходил из обедневших потомков бояр. Даже если «солнце русской поэзии» чего и напутал или приукрасил — царя-ровесника у Стёпки Пушкарёва нет и не предвидится.

Вчера, правда, прозвучала фраза, дескать, нынешнему государю вздумалось пообщаться — но что-то сомневаюсь я, что из такого общения будет толк. Царь и скоморох — фигуры несопоставимые по значимости, пусть даже, как утверждалось в учебниках, этот царь и самозванец, захвативший престол незаконно. Кто за мной стоит? Дядька-выпивоха, бездомный уличный артист? Даже не смешно. А Лжедмитрия поддерживает войско, какая-то часть духовенства, часть бояр и дворян — а тех, кто из них был активно против при вчерашнем подавлении мятежа подчистили и ещё будут подчищать — без этого не бывает. Опять же — в жёны полячку взял, так что если и не все ляхи — у них сроду единства не было, потому и профукают они собственное государство в своё время — то хотя бы жонкина родня тоже за него стоять должна. Это здесь, в Москве. Приехавших гостей можно мокрым веником гонять, а вот за кордоном у панов — и войска имеются, и финансы немаленькие. Не голодранку же он за себя взял, царям такое не по статусу. А что особо стоит заметить — нынешний царь пользуется поддержкой и даже любовью простолюдинов. В том числе и Стёпки, владельца моего нынешнего тела: иначе они с покойным отцом не сорвались бы со спокойной службы в орловской крепости в прошлом году и не потащились в Москву. Города сами Лжедмитрию ворота открывали — это Стёпка помнил. Да и вчера, во время погромов, зачинщики призывали бить ляхов, которые, якобы, против царя выступают, а про государя ни слова худого не припоминается… В будущие века про него написали много плохого. Допускаю, что не во всём наврали, тем более, что поляки его притязания на русский трон всё-таки поддерживали. Вот только в начале восьмидесятых попалась мне одна книжка Ивана Стаднюка полумемуарного характера, и в ней была неглупая, в общем-то, фраза: «Известно, что подлинную историю пишут победители». Дальше писатель хвалил книги Брежнева, но дело не в том. Дело в том, что в нашей стране после убийства Лжедмитрия власть, а значит, и вся система пропаганды, оказалась в руках организаторов и исполнителей этого убийства. Разве они могли сказать об этом монархе что-то положительное? В будущем я прожил долгую жизнь и хорошо помню, как кардинально менялась пропаганда, виляя в соответствии с изгибами «генеральной линии партии и правительства» — и потому совершенно не удивляюсь мысли о том, что чёрное могут перекрасить в белое, белое обмазать чёрным, многоцветие покрыть серой краской…

Вот только вчера произошло то, во что я особо никогда не верил: переворот не удался, действующий царь усидел на престоле, а Василий Шуйский, судя по всему, Шапку Мономаха теперь уже не наденет никогда. Получается, история России вчера изменилась, а вслед за ней может измениться и вся мировая история, будто помешали переключить стрелку на железнодорожных путях и локомотив не свернул в другую сторону. И одним из сотен помешавших оказался я, Степан Ртищев, поселившийся в теле Стёпки Пушкарёва… А завтра — нет, уже сегодня — большевику Ртищеву предстоит встреча с русским самодержцем. Сдуреть можно…

И встреча, действительно, состоялась. Утром всё в московском Кремле покрылось инеем — это в мае-то месяце! — и крепко так похолодало[8]. Холщовый кафтан поверх рубахи толком не грел, об выдаче же одёжки потеплее и речи не велось. Видимо, чтобы не замёрз окончательно, объявившийся Фрол Фролыч распорядился таскать из штабеля кривые берёзовые хлысты на пару с местным парнишкой к навесу у поварни, где двое дворовых мужиков ладно и привычно рубили их на мелкие полешки солидными такими топорами. Пил у них не было, но и с таким простым инструментом работа спорилась. Полешки, уже поколотые на части, пришлось таскать к кухонным печам, у которых раскрасневшиеся от жара бабы что-то старательно куховарили. При этом кормить с утра не стали, лишь указали на здоровую бадью, на крышке которой лежал мокрый деревянный же ковшик. В бадье, как выяснилось, был налит вкуснейший и кислющий ржаной квас, которым и пришлось пока ограничиться. Часов около одиннадцати утра, если судить по солнцу, примчался Неупокой и, «сдёрнув» меня с работы, велел привести себя в порядок, после чего потащил в сторону светящихся желтизной свежеошкуренных бревенчатых стен недавно построенных теремов. У заднего крыльца терема он передал меня с рук на руки нетерпеливо дожидающемуся молодому человеку в зелёном суконном кафтане с прицепленной к перевязи кривой саблей в обшитых потёртым вишнёвым бархатом ножнах. Тот, пристально оглядев мой простецкий наряд, буркнул под нос что-то нелюбезное и распорядился следовать за ним.

Внутри здания пришлось прибавить ходу, чтобы успеть за воякой, который уверено продвигался по слабо освещённым коридорам и поднимался по лестницам, совершенно не заботясь о том, не отстал ли я. Довольно быстро мы оказались в помещении, обстановка которого состояла из нескольких сундуков у стен и массивного стола с придавленной плоским камнем стопкой каких-то бумаг, двумя керамическими чернильницами и деревянной коробчонкой, из которой торчал пучок перьев для письма. Напротив входа располагалась ещё одна дверь, двустворчатая и окованная железными полосами, у которой торчали двое классических стрельцов с саблями и пищалями и, будто сошедший с какой-то из картин Васнецова витязь в кольчуге и островерхом шлеме. Только вместо богатырского меча у пояса у него висела кривая сабля, а за опоясывающий кольчугу расшитый кушак были заткнуты два внушительных пистоля с бронзовыми шарами на рукоятях. Из такого на ближней дистанции и стрелять не обязательно: дашь супротивнику по башке — и «уноси готовенького». Четвёртым обитателем комнаты был молодой мужчина совершенно штатского вида с бородкой, коротко подстриженной «в скобку», сидевший за столом с пером в руке, застывшей над недописанной бумагой. Он поднял глаза от текста, когда мы вошли и облегчённо улыбнулся:

— А, то ты, Пётр Иустинович! Зрю, привёл отрока. То добро, Государь нынче ранёшенько явиться изволил и уже спрашивал о нём. Сей минут доложу, но пока наставлю, яко достойно есть к Великому Государю пред очи являться. Тебя како крестили, малый? — обратился он уже ко мне.

— Степан.

— Ишь, дерзок! Ты поелику подлого роду, должен речи мне «господине», да и не только мне, а и всем здесь. Государя же именовать не иначе, как «Великий Государь Димитрий Иоаннович»! Уразумел, чадо?

— Уразумел, господине.

Ну да, сейчас не время гонор проявлять и не место. Этикет в эти времена вот такой вот — и нужно приспосабливаться.

— Нож свой подай-ка сюда, ибо невместно тебе с ним к Государю входить, чай, не служилый человек[9]. После верну. — И секретарь, как я определил для себя этого человека — ну, не знаю, как эта должность сейчас правильно называется! — требовательно протянул руку. Пришлось «разоружаться». Оно и понятно: намедни пеплом самодержца чуть из пушки не выстрелили, а я человек толком неизвестный и не проверенный, мало ли, что в мозгах «перемкнуть» может? Помнится, когда-то читал, кажется, у Дюма, что примерно в это же время французского короля прямо на улице ножиком закололи[10]. Убийце, понятно, уйти не удалось, но монарху было уже всё равно, он помер чуть ли не мгновенно.

— Егда войдёшь, сей миг опускайся на колени с поклоном, и не вздумай подыматься, пока Великий Государь не отпустит, либо сам не повелит встать. Чего вопрошать станет — отвечай внятно и громко. Солгать и не мысли, царю лгать всё одно, что Господу, как он есть природный Государь и Его Помазанник! Уяснил ли, чадо?

— Уяснил, господине. — Коротко кланяюсь. Шея не переломится, а там поживём — увидим.

«Секретарь» уже поднялся со своего места:

— Ну, вот и добро. Погодите пока. Ты, Пётр Иустинович, пригляди за отроком…