Шрифт:
Я только мог через неделю опять навестить Надю. Та же Федулиха встретила меня.
– Что Надя? – спросил я Федулиху.
– Скончалась-та, родимый.
– Как скончалась?
– Вчера еще, вечером. Так-таки и померла. Горемычная ее головушка.
Не слушая Федулихи, я бросился в землянку Нади. В том же углу, под теми же грязными отрепьями лежала покойница, и так же, как и прежде, луч солнца, прокравшись в разбитое окно, освещал ее бледное лицо. Никто не видел, как умерла Надя. Без зрителей, без слез, без участия, прикрытая лохмотьями, покончила свой расчет с жизнью «гулящая» страдалица.
Дядя Фома
Из партии арестантов, посланных на работу в сад к одному из местных купцов, двое бежали. На другой день мне дали знать о побеге, и я отправился в арестантскую роту, чтобы переспросить всех бывших в одной партии со сбежавшим.
– Как тебя зовут? – обратился я к одному из арестантов лет под пятьдесят.
– Фома не помнящий родства.
– Скольео тебе лет?
– Пятьдесят два года…
Продолжая отбирать формальные показания, я спросил Фому непомнящего: на сколько лет по приговору суда он заключен в арестантские роты.
– На десять лет.
Такой ответ удивил меня: срок содержания бродяг, по нашему законодательству, не простирается свыше одного года.
– Кроме заключения в арестантские роты не был ли ты еще чем наказан?
– Тремястами ударами шпицрутенов.
Это уже окончательно выходило из уровня обыкновенных наказаний, налагаемых на бродяг, и еще более заставило меня обратить внимание на Фому не помнящего родства.
– Не может быть, чтобы ты был судим за одно бродяжничество, стало быть, ты совершил другие преступления? Бродяг так не наказывают.
– Никак нет, ваше благородие, судим за одно бродяжничество.
Я обратился к находящемуся при следствии депутату за разъяснением недоразумения.
– Скажите, пожалуйста, не знаете ли вы, что это значит?
Офицер засмеялся.
– Вы не знаете, Дмитрий Иванович, что это за гусь, Фома? А вы спросите-ка его, что нашли у него на спине, как поймали его да стали судить?
– Что же у тебя нашли, Фома?
Фома тоже усмехнулся.
– Да не знамо что, ваше благородие, люди сказывают, что кнут да палки.
– Как кнут да палки?
– Да так, ваше благородие. Как потерли спину сукном, да оглядел меня лекарь, ну и порешил, что де прежде был наказан и кнутом, и палками.
Я взглянул пристальнее на Фому и увидел на загоревшей коже лба его едва заметный, в виде белого рубчика, знак каторжного клейма.
– Ну, брат Фома, ты видно, в самом деле бывалый и с каторгой знакомство вел.
– Бывалый не бывалый, а на своем веку виды видывал.
– Да что, Дмитрий Иванович, – вмешался депутат. – От кнута до палки у него во всем теле ни одного сустава вы не найдете цельного: он и на ухо-то одно был глух, и рука-то у него переломлена. Бедовый, одним словом, бедовый был.
Мой интерес к Фоме все больше и больше возрастал. Я сначала никак не предполагал, что стоявший передо мной невзрачный с виду человек, с лицом обыкновенным, веселым, имел за собой длинную историю, полную, быть может, кровавых, потрясающих эпизодов.
– Где это тебя угораздило, Фома, руку-то сломать?
Фома не принадлежал к числу тех упорно молчащих арестантов, от которых помимо односложных ответов вы не добьетесь ничего. Как арестант опытный, Фома очень хорошо знал, что в этом случае я спрашиваю его не как следователь, а просто как частный человек, и что его рассказы, без поименования местности и времени, не могут служить причиной изменения к худшему его участи.
– Мордва проклятая уходила, ваше благородие. Забрался я к одному, лошади больно были хороши, хотел прокатиться на них, да неладно сделал, услыхал мусульман. Я было туда-сюда, да что поделаешь, как вся деревня гонится за тобой. Отбояриваться хотел, да бьет-то не свой брат… Как стали, собаки, все лупить меня, так я думал, что из меня и дух вон, тут и смерть пришла.
– Ну что же, в суд, что ли, они тебя потом представили?
– Какой суд! Сами порешили и печать приложили такую, что до второго пришествия не забуду. Уж так, ваше благородие, били, что кости и теперь трещат. Подлинно, что небо с овчинку показалось.
– Еще диво, как они тебя тут же не укокошили?
– И так диво… Полагать должно, что они-то, видишь, думали, что мертвый, так за мертвого под овраг и свалили.
– Как же ты очнулся-то?
– Да спасибо такому же проходимцу, как и я: кабы не он, сдох бы в овраге, как собака…
Фома замолчал, я не прерывал его молчание.
Прошло несколько секунд.
– Ну уж подпустил же я им красного петуха, долго они не забудут Фому не помнящего родства.
– Всю деревню, что ли, вымахнул?