Когда все привезли, я перестирала вещи и развесила сушиться на балконе, туда же отнесла все для рисования, а когда уложила Аню на дневной сон, то и опробовала краски.

Руки дрожали от нетерпения. Как давно я этого не делала!

Медленным движением я нанесла краску на холст. Медитативное занятие. Во время рисования я всегда расслаблялась. Когда носила Анюту, начала рисовать во время осложнений и это здорово выручило.

Сейчас я рисовала пейзаж: коричнево-красноватые тона фона, гладь пруда, дерево на переднем плане с огненно-красной листвой. Несколькими движениями прорисовала рельеф на коре, серо-коричневые грозовые тучи.

Уход в пейзажи был намеренным.

Все, что со мной произошло, появилось в личном творчестве. Раньше рука была легче. Не знаю, в какой момент: после знакомства с Андреем, когда я нарисовала его в первый раз — тогда меня поразили его глаза, и я сумела передать его безразличие и темную пустоту во взгляде. Или позже… Когда при мне Андрей убил человека.

До этого я не смотрела в глаза умирающим людям.

Он был врагом, он угрожал мне, но это меня шокировало. Впервые увидела смерть так близко, видела, как меркнет внутренний свет в глазах и они превращаются в безжизненные стекляшки. Свет уходил из них вместе с жизнью. Жутко было осознавать, что это навсегда и представлять, что он чувствовал.

Это меня изменило. Потрясло.

Андрей был прав: я тонкая натура.

А пейзаж — это спокойно. Можно погрузиться в живопись, и не ждать, что неожиданно в портрете проступят его черты, или что-то напомнит о страшненьком прошлом. Мне хотелось контрастных цветов и глубины. Я прорисовывала травинки на переднем плане, налегая на бордовый и алый, когда пришел Андрей.

К счастью, он не задавал глупых вопросов. С бутылкой вина остановился в проеме балконной двери. Когда я обернулась через плечо, он смотрел на мольберт.

— Красиво, — наконец сказал он.

Какой-то он грустный, даже сердце тревожно екнуло. Не улыбается, не притворяется — уголок рта сильно отвис. Но он не лгал, Андрей любит, как я рисую. Мне нравится контраст и рваные, асимметричные линии.

— Спасибо.

В комнате вскрикнула Аня. Андрей обернулся, я бросила кисть и начала торопливо вытирать испачканные руки.

— Рисуй, — сказал он. — Я посижу.

Я несколько раз тревожно выглянула в комнату, но увидела, как Андрей достал дочь из кроватки и поднял на вытянутых руках, пока она не рассмеялась, и решила еще посидеть на балконе.

Драгоценные минуты отдыха. Одинокое материнство меня выматывало.

Уединиться мы смогли вечером, после десяти.

— Ты не устал? — Андрей наполнил мой бокал вином, мы тихо чокнулись и сели на кровати рядом.

Он покачал головой, хотя полдня возился с дочкой: кормил ее, играл и даже искупал вечером. Если в остальных вопросах он справлялся, то здесь мне пришлось ему помочь.

— Мне кажется, даже отдохнул, — ответил он.

Мы говорили шепотом, потому что дочь спала с нами в комнате и из света была только маленькая прикроватная лампа. Розово-белый балдахин над детской кроваткой надежно защищал Анин сон.

Андрей вдруг поцеловал меня в губы и улыбнулся.

Даже говорить перехотелось.

Я прижалась к нему, наслаждаясь каждым мгновением. Чувствовала я себя так хорошо… как ящерица на нагретом солнцем камне.

— Я знаю, что тебя душили в машине, — ни с того ни с сего прошептала я.

Эта мысль грызла меня последние полтора года. Особенно часто — в последние дни после встречи с ним. Думала об этом каждый раз, когда он обнимал меня или целовал.

Понадеялась, что он не разобрал мой шепот.

Стыдно. Стыдно за эти чувства. Уже в который раз.

Андрей начал гладить волосы, пока я плакала и дышала ему в шею.

Конечно, услышал.

— Откуда? — тихо спросил он.

Я долго молчала. Оторвалась от него, убрала бокал и сидела, глядя под ноги. Я не знала, хочу об этом говорить или нет. И больно, и точку поставить хочется.

— Мне сказали… — я сложила руки на груди и поежилась под пристальным взглядом. Андрею не нравилось, что мне это известно. — Люди Эмиля видели… Тебя считали мертвым. А через несколько месяцев Дина об этом рассказала…

Ее имя впервые прозвучало между нами.

Эта женщина — замужем и с детьми — находится в другом часовом поясе и давно считает его мертвым, но все равно стоит между нами, как чертов фантом.

— Ты ее видела? — нейтрально спросил он. — Она считает меня мертвым?

— Да, — я отвела глаза, не выдержала пристального, пробирающегося под кожу взгляда. Ему этот разговор одновременно и не нравился, и был любопытен.

В остальном лицо осталось непроницаемым. Если бы я не знала, никогда бы не подумала, как сильно он был к ней привязан. Решила бы, что он говорит о какой-то посторонней, едва знакомой женщине.