Ну как так-то, блядь? Как так?

Плюхаюсь на лавку и со стоном тру ладонями лицо.

Надо звонить Андрюхе и признаваться, что потерял собаку. Капец, я конечно…. Дебил. Помог друг называется.

Смотрю на пустой поводок и чувствую, как сердце сжимается. Надо вернуть. Как память…

Уже поднявшись к квартире, через силу набираю его номер.

— Да! — Андрюха звучит так, будто пахал на рудниках, — перезвоню чуть позже!

— Погоди…

— Позже, у меня тут засада! — и отключается.

Так и не сказал. Слабак. Правой рукой сую телефон в карман куртки, левой отпираю дверь и, толкнув ее плечом, вваливаюсь внутрь.

Первое, что вижу — это осуждающий собачий взгляд. Этот лохматый хуй сидит в прихожей и угрюмо смотрит на меня. Рядом — лужа и внушительная такая куча дерьма.

— Твою мать, — облегченно выдыхаю, приваливаясь к косяку, — прости дружище, я тебя забыл.

Он глухо гавкает и уходит в комнату, оставляя меня наедине со своей пирамидой Хеопса.

Я, конечно, орел, ничего не скажешь. Час выгуливал пустой поводок, потом еще два — бегал по улице и орал, напрочь сорвав голос, а Бакс все это время сидел дома.

— Придурок, блин, — тяжко вздыхаю и начинаю закатывать рукава.

Меня ждет веселая уборка

Отвечать на звонки мужа мне категорически не хотелось. Я медитировала, настраивалась на сложный разговор, который должен был состояться вечером. На этой почве слопала три пирожных, обпилась кофе и купила новое платье. Зато выбросила старых пять.

А что? В новую жизнь во всем новом и прочь балласт.

Инна пожелала мне ни пуха, ни пера, и сказала, что если что готова предоставить свою жилетку для слезных излияний. Потом позвонила Людка, тоже предложила жилетку. Реви — не хочу. Только вот загвоздка. Слез у меня нет. Болезненного томления в груди тоже. Как и сомнений.

Меня словно отвернуло после четырнадцатого февраля. Просто раз и перегорела лампочка, освещающая нашу семейную жизнь с Игорем. Может, во мне говорили демоны злости и обиды, но сейчас я уже сомневалась, что вообще любила его.

Влюбленность точно была. Первые чувства, романтика, прогулки под луной и прочая муть, после которой непременно хочется выйти замуж. Ну и что дальше? Вышла, прожила пять лет и обнаружила, что под боком не верный муж, а брехливый блядун. Может я его не устраиваю, может просто рано женился и не нагулялся. Мне в принципе похер, что у него там не так, и почему на сторону пошел. Я не побегу к семейному психологу, чтобы прорабатывать проблемы, не буду давать шансы и тянуть дальше эту лямку.

Не хочу. Просто не хочу. И одна из причин — это то, что я его теперь в принципе не хочу. В памяти ни одного момента, когда бы он с меня слезал, и я бы проваливалась в кому, не в силах от блаженства пошевелить ни рукой, ни ногой. Раньше мне казалось это нормальным. Казалось, что так и должно быть.

Теперь понимаю, что ни фига не должно, что эти пять лет я чего-то очень сильно недополучала.

Он прискакал домой, как встревоженный сайгак, на час раньше положенного времени. Глаза виноватые, смиренная улыбка на губах, в руках букет — красные розы. Я больше люблю белые, но он почему-то об этом каждый раз забывает.

— Лёль, ну не сердись, — произносит заискивающе и пытается меня обнять.

Я стою. Спина прямая, не двигаюсь, только взгляд скосила на него и невольно принюхиваюсь, пытаясь уловить чужие духи. Они есть. Сладковатые, пудрово-цветочные, едва различимые на фоне его собственной туалетной воды.

— Я не сержусь, — произношу сдержано и делаю вид, что не замечаю протянутых цветов, — ваза в комнате. Можешь поставить.

Игорь растерянно хлопает глазами, а я, не дожидаясь пока у него там проклюнется, ухожу на кухню. Наливаю себе чаю, забираю последнюю вафлю из коробки и сажусь за стол.

Муж тем временем подозрительно тихо перемещается по квартире. Напрягся бедолага. Слышу, как наливает в вазу воды, ставит букет в комнате, после этого моет руки и выходит ко мне, изо всех сил пытаясь сделать вид, будто все в порядке. Будто простой муж пришел домой, после простого рабочего дня:

— Что у нас на ужин?

— Ничего.

Он скользит взглядом по пустой плите, потом с надеждой смотрит на духовой шкаф. Там тоже пусто. Хмурится, но через пару мгновений его физиономия разглаживается.

— Лель, это ты так тонко намекаешь, на ресторан? Хочешь куда-нибудь сходить?

— Нет. Это я так тонко намекаю, что не собираюсь впахивать у плиты, чтобы ты нажрался и завалился на диван кверху пузом. Хочешь жрать — вперед. Вот холодильник, вот плита. Дерзай.

От неожиданности он аж затыкается и таращит на меня глаза так, будто впервые видит. Проходит одна минута, вторая. Я невозмутимо хрущу вафелькой, а Игорь то краснеет, то белеет и, наконец, выдает колоритное:

— Охереть можно!