Ева должна узнать правду, какой бы тяжелой она ни была. Несмотря на внешнюю хрупкость, фея сильная и со стержнем внутри. Она сможет понять и со временем принять то, что случилось четыре года назад. В конце концов, никому не под силу изменить прошлое, но будущее – в наших руках.

Вчера Воскресенский упорно настаивал рассказать ей обо всем. Конечно, у него свои мотивы – он жаждет возмездия, а чувства женщины, даже моей любимой, подсознательно задвигает на второй план. Но отчасти друг прав. Рано или поздно информация может просочиться, и лучше если это сделаю я, чем какая-нибудь мразь вроде Меркунова или его подлой матери.

– А покор-лмить маму? – выдергивает меня из мрачных сомнений Владик. Тоже спасатель. Весь в Еву…

– Обязательно.

Краем уха ловлю слабые шорохи и скрип, а зрение пытается сфокусироваться на двери кабинета. Успеваю заметить мимолетное движение, прежде чем она захлопнется. Будто пролетел сквозняк и поиграл ей. Но, кажется, я догадываюсь, кто на самом деле подглядывает за нами. И какое у этого «сквозняка» имя.

– Ева, – выдыхаю, и горечь растворяется. Исчезает, будто ее и не было. Одного имени хватает, чтобы стереть весь негатив и наполнить меня светом.

Целую Владика в щеку, и от щекотки он фыркает и заливается звонким смехом. На громкий звук реагирует щенок и вторит ему радостным лаем, нарезая круги по кухне.

– Доедай, нам скоро в сад выезжать, – усмехаюсь вместе с ураганчиком.

– Маме надо покушать, – важно поучает он меня, своего непутевого папку.

Становится еще теплее от воспоминаний, как Ева присматривала за мной, словно я не старше Владика. Завтрак, одежда, сон. Учила делать первые шаги… к ней.

– Согласен.

Пришло время и мне проявить заботу, тем более Ева этого заслуживает.

Беру кружку чая и пару бутербродов, направляюсь в кабинет. Руки заняты, чтобы постучать, да и в пределах одной семьи должны быть открыты и двери, и сердца, и души.

– Проснулась, фея? – толкаю дверь плечом, сосредоточившись на чашке в моей ладони. – Мне нужно тебе кое в чем признаться. Это важно, и ты имеешь право знать.

Осторожно переступаю порог, чтобы не расплескать чай. Если честно, плевать мне на него и кипятка я не боюсь. Но продолжаю всматриваться в ароматную, янтарную жидкость, лишь бы оттянуть неизбежное.

Оставив нехитрый завтрак на столе, возле цветущего кактуса, который когда-то «подкинула» мне Ева, я, наконец, решаюсь поднять взгляд. И тут же спотыкаюсь об ледяную глыбу, потемневшую и опустевшую внутри. Сияющие глаза сейчас потухли, исцеляющая улыбка сползла с мрачного, но по-прежнему милого лица, а с пушистых ресниц предательски срываются крупные капли.

И в этот момент я готов весь мир отправить под откос, лишь бы фея перестала плакать.

– Что-то случилось? – наклоняюсь к ней, протягиваю руку, чтобы смахнуть слезы с покрасневших щек. Успеваю лишь слабо провести большим пальцем по коже, и Ева резко откидывается назад.

Отрицательно качает головой и выглядит настолько поникшей, будто я могу причинить ей боль своими прикосновениями. Смахнув влагу с щек, складывает ладони на коленях так, что я их не вижу.

– Хорошо, говори, – холодно, сухо, безжизненно. Так, словно я для нее умер. А я ведь уже был в оболочке ходячего трупа и не хотел бы туда возвращаться.

Ева легким кивком указывает на стул напротив. Решаю не перечить. Сажусь за стол, как преступник напротив следователя. Очная ставка. Вот только обвинение пока не прозвучало.

– Ева, – зову строже, и она передергивает маленькими плечиками. – Что с тобой?

– Мне немного не по себе. Голова с утра раскалывается, – прячет взгляд и что-то нервно теребит под столом. – Но я хочу тебя выслушать… Для начала, – добавляет тише.

Смело смотрит на меня, с опасными переливами в горячих кофейных зрачках. Ждет. Будто от моих слов зависит все.

– Речь о Владике, – мгновенно захватываю все ее внимание. Ева натягивается как струна, вот-вот готовая лопнуть. – Воскресенский провел небольшое расследование в клинике, и у него возникли некоторые подозрения, – на секунду умолкаю, массируя переносицу.

Сложно подобрать правильные слова. Ева бы смогла. Но сейчас и она не на моей стороне.

– Какие? – спрашивает почти шепотом.

– Прости, но я кое-что утаил от тебя. Когда вы с Владиком проходили тест ДНК, я тоже сдал свой образец. Результат показал, что он мой родной сын. Я и есть тот самый «чужой мужик». Донор, от которого ты родила ребенка, – выпаливаю отчетливо и резко, будто срываю пластырь с раны. И замираю в ожидании, хлынет ли кровь потоком или у смертельно больного пациента еще осталась надежда на спасение.