— Как ты? — спросила его Услада. — Пить хочешь?Он вздохнул, осторожно пощупал повязку у себя на животе, а потом сказал еле слышно:— В сумке кошель был…— Ой, — обронила Услада, сообразив, где нынче полёживает Венселева сумка вместе со спрятанным в ней кошелём. Венсель, похоже, всё понял и снова печально вздохнул.— Болит? — сочувственно спросила она. Венсель ответил совсем невпопад:— Птаха… Я знаю, что говорить об этом поздно и глупо, но всё же. Я очень виноват перед тобой. Мне следовало не тащить тебя через заросли по бездорожью, а потратиться на место в возке. Или хотя бы нанять проводника до Лисьих Нор. Но нет же, мне захотелось побыть в лесу с тобою вдвоём.— Не печалься зря, я вовсе не жалею о том, что побывала с тобой в Торме.— Нет уж, дай я выскажу свою мысль до конца. Я повёл себя неразумно. Хотел провести тебя короткой дорогой, но непременно сам, понимаешь? Чтобы ты шла только за мной и смотрела лишь на меня. И не подумал о том, что ты — девушка, к тому же княжья дочь, непривычная к пешим переходам и бытованию без удобств. А теперь из-за моей глупости мы застряли в лесу, и тебе придётся возиться с моими ранами и вытаскивать за мною поганое ведро. Вот уж верно говорят: желай тише, не то сила услышит… Ты, я думаю, уже успела налюбоваться на меня вдоволь, до отвращения… И в лесу, и после, на Дроздовом дворе.

Услада сперва невольно улыбнулась, а потом подумала, что маг может гораздо лучше обычного человека видеть в темноте, и постаралась придать лицу более серьёзный вид.

— Странные вы, мальчишки, — сказала она задумчиво. — Каждый из вас мнит себя самым важным в мире существом. Вот ты опять сам всё решил, что я думать и чувствовать должна, а меня-то и не спросил. Не на верёвке же ты меня в лес увёл, сама, своей волей шла. И за охотниками ты для меня побежал. И положился на меня во всём, а я с перепугу твои вещи в лесу потеряла. Там было что-то важное?— Заряженный силонакопитель. И средство для очистки ран. Увы, без всего этого мне остаётся только отдаться в руки тётке Догаде и уповать на милость Маэля… Услада…Княжна откликнулась не сразу, так её удивило то, что Венсель впервые назвал её по имени.— Да?— Ты вовсе не обязана со мной возиться. Ведь ты — княжна, а я…— Перестань, — мягко перебила его Услада. — Да, я многого не умею и не знаю, но я — дочь князя, и никогда не брошу своего человека в беде.— Тебе ведь было неприятно…— Послушай, Венсель, а если бы это я провалилась в ловушку и поранилась? Тебе было бы неприятно со мною возиться?Венсель удивлённо уставился на неё широко распахнутыми глазами.— Ты что такое говоришь?— А как же кровь, грязь и поганое ведро? — улыбнулась Услада лукаво.— Ну… Это ведь всё равно была бы ты. Если этлова слеза испачкалась в навозе, она от этого не перестаёт быть этловой слезой, верно?— Вот видишь… Но почему же ты тогда так дурно думаешь обо мне?Венсель отвёл взгляд в сторону и пробормотал смущённо:— Это совсем другое дело. Я целитель…— …а не глупая девчонка?— Нет, не глупая. А та, которая мне очень нравится.

Сказав так, Венсель закрыл глаза и отвернулся. Услада с улыбкой покачала головой, села рядом с ним и осторожно, ласково провела рукой по его волосам.

— Глупый ты, глупый, хоть и маг… Думаешь, княжне могут нравиться только те, которые всегда красивые и чистые, никогда не ошибаются и не болеют? А мне нравишься ты. Потому, что ты к другим отзывчивый. Хотя уж очень стеснительный, где не надо.— Ты слишком хорошего мнения обо мне. На самом деле я просто делаю то, что должен.— Вот именно. И не ждёшь ничего взамен. Ну, хватит разговоров. Знаешь, что? Давай съедим щи, пока не остыли, а потом ты выпьешь Калинкин отвар, и будем ложиться спать. Только погоди: дверь запру.— Душно. Оставь, пусть ветер ходит.— Нельзя. Калинка сказала, тут по ночам ухи сильно озорничают. Хотя мне это кажется странно. У батюшки в зверинце ведь есть ухокрыл. Чужих он, ясное дело, к себе не подпускает, но чтоб особо безобразить… Нет, только песни по ночам поёт.— Ухокрылы? Они прилетают прямо сюда, на двор? — неожиданно оживился Венсель.— Ну да, Калинка так сказала.— Оставь всё настежь, не закрывай дверь!

Око скрылось за виднокрай, и под пологом леса скоро сгустилась ночная тьма. Но она не принесла с собой привычного Усладе покоя и тишины. Наоборот, лес наполнился шумной и громогласной жизнью: воздух зазвенел дружным комариным хором; зазвучали голоса ночных зверей и птиц; захрустела под чьими-то ногами трава; затрещали ветки, пропуская торопливого лесного жителя сквозь кусты; вдалеке раздался охотничий клич стаи волков…

Дорого бы Услада отдала, чтобы оказаться сей миг в своём тереме, за надёжной крепостной стеной, в милой горнице, освещённой тёплым пламенем свечей. Или хотя бы просто захлопнуть дверь в клеть и затеплить лучину. Однако даже эта малость была невозможна: принеся светец, Отава не подумала о том, что им нечем развести огня. Венселево огниво вместе с прочей оснасткой осталось лежать на тропе в лесу, просить же своего спутника добыть огонь колдовством Услада не стала, справедливо полагая, что ему следует беречь силу. Утешало её только то, что сам Венсель был совершенно спокоен и даже, вроде, повеселел. Юркнув к нему под одеяло со здорового бока, Услада затихла и стала ждать.

Пригревшись, она сама не заметила, как задремала. В этот раз даже бок о бок с Венселем ей не снилась волшебная страна грёз, только чудилось сквозь сон, будто рядом хлопают флаги, шуршат плащи и звучат незнакомые голоса. А потом Венсель разбудил её, осторожно погладив по щеке. Услада открыла глаза — и не вскрикнула только потому, что пальцы Венселя коснулись её губ. Вокруг их дощатой кровати сидели три ухокрыла, да ещё один возился в тёмном углу. Глаза ночных летунов светились хищной зеленью, и опасно поблёскивали острые белые клыки. Венсель сказал им что-то странное на непонятном наречии.— Чи, элло! — откликнулся ухокрыл, сидевший ближе всего к кровати. Прочие отозвались россыпью звуков, то ясных, пронзительных, то курлычащих и скрипучих, а потом поднялись на свои неуклюжие коротенькие ножки и, помогая себе сложенными крыльями, вышли вон. За порогом каждый из них расправил крылья, подпрыгнул и тут же беззвучно взмыл ввысь.

Тот ух, что копошился в углу, вышел последним. Проходя мимо кровати, он на миг обернулся, и Услада увидела в его зубах здоровенную мёртвую крысу.— Ой! — испуганно пискнула она, натягивая одеяло до самых глаз.— Не шуми, птаха, — шепнул ей на ухо Венсель. — Похоже, я нашёл способ переправить тебя домой. Ты как, боишься высоты?— Нне знаю… Наверное, нет.— Вот и славно. Значит, нынче же полетишь домой по воздуху. Ухокрылы согласились доставить тебя в Ольховец. Они думают, что вшестером вполне способны поднять тебя в небо и донести, куда надо. Но мне пришлось им кое-что пообещать.— А? — последние слова Венселя прошли мимо Услады, не задев сознания, до того поразила её новость о предстоящем полёте.— Слушай меня внимательно, птаха, это важно! За свою услугу они требуют, чтобы князь отпустил на волю их соплеменника, находящегося в плену у людей. Ты сможешь сделать это?Услада нервно сглотнула в ответ.— Пойми, обманывать этих ребят крайне опасно, они потом жизни не дадут приютившему нас хутору.— Да, да, — с трудом выдавила из себя Услада, — я понимаю. У меня есть ключ, я выпущу Зубастика на свободу.— Тогда готовься в путь. Только нам придётся причинить некоторый ущерб хозяйству почтенного Дрозда. Здесь совсем недалеко есть место, в котором у него поставлена ловчая сеть на косулю. Крылатые покажут тебе, где именно. Надо будет снять её, расстелить на дворе и лечь в середину, чтобы крылатые смогли поднять тебя в ней и унести.— Постой, а как же ты?Венсель легкомысленно пожал плечами.— Останусь пока здесь. А что мне сделается? Я же маг…

На следующее утро, едва ночная тьма сменилась серенькими предрассветными сумерками, тётка Догада растолкала Калинку с Отавой и выпроводила их доить коз. Сама большуха принялась хлопотать у печи: охотников следовало накормить прежде, чем они отправятся проверять вчерашние ловушки, да и тем из домашних, кого ждёт пастбище и покос, следовало подкрепиться.

Вскоре вся семья уже сидела за столом вокруг горшка с кашей, не хватало лишь ушедших доить. Чуть Отава с подойником появилась на пороге, Дроздиха набросилась на неё с упрёками:— Долго возитесь. Другая где?— К чужакам пошла.— Мёдом ей там мазано?— Не ведаю, — робко опустив глаза, пробубнила в ответ Отава. Здоровенная и рослая, она была не слишком умна и весьма побаивалась свою строгую мамашу.— Так поди разведай.Снова вылезать на зябкий утренний холод Отаве не хотелось.— Дык это, — сказала она, нахмурив густые брови, — у чужаков с ранья дверь настежь. Вот Калинка и пошла поглядать, не стряслось ли какой беды.Тётка Догада нахмурилась.— Ну, и? Да говори ужо, кулёма костноязыкая!Отава торопливо буркнула себе под нос:— Горностай плох совсем. Кажись, помирает. А тётки евойной — и след простыл…— Ясно, — кивнул ей отец со своего места в красном углу. — Бери ложку, садись есть. А ты, старая, после сходишь, разберёшься.

С большаком не спорят. Накормив всех и проводив из избы, тётка Догада отправилась взглянуть на хворого чужака. В клети, где его разместили, жужжали мухи, стоял тяжкий дух. Калинка размотала бинты на ноге Горностая и пыталась отмыть воспалённую, текущую гноем рану чистой водой.— Отзынь, — строго приказала ей большуха.Калинка поспешно уступила место.Распоров вчерашний шов, тётка Догада острым ножом обновила края раны так, чтобы из надрезов пошла чистая кровь, затем сказала Калинке:— Ранника поди нарви. Нажуёшь травы и прям в рану приложишь. Брюхо ему тоже развяжи, там, небось, не краше. Да, ещё лопуховых листьев нарви, обложишь его: вишь, горит весь.— Тётушка, — спросила Калинка, — а ему с того полегчает?Догада вздохнула устало.— Едва ль. Не жилец он, Каля. Сдаётся мне, тётка белозорая, что с ним притащилась — ракшица это была, а никакая не жена. То-то и помогать ничем не помогала, когда мы её мужа лечили, только сидела да волосья ему теребила: силу, видать, пила…Пухлые губы Калинки задрожали и жалобно скривились подковкой.— Жаль его. Басонький такой…— Не о том думаешь, дура, — тут же одёрнула её старшая Дроздиха. — Люди бают, лекарь-то энтот не простой, ведьмак он, а может, даже и колдун. Коль помрёт у нас на подворье, никому здесь нормального житья не станет, помяни моё слово. И шмотьё его, что Вьюн вчерась с тропы притащил, выкинуть придётся, чтоб мёртвяк за ним к нам не ходил.— А как же быть-то? — испуганно прошептала Калинка.— Ежели к полудню не получшеет, снесём его в Стрынь, к этлу на порог. Глядишь, тогда его душа упокоится с миром, не станет на нас зла держать.