Зубриловке к тому времени минуло более ста лет: она возникла в конце XVIII столетия на северной окраине Саратовского наместничества, на землях, дарованных Екатериною II молодому генералу Сергею Голицыну. Прекрасный архитектурный ансамбль (предполагается авторское участие Дж. Кваренги), великолепный обширный парк, из тех, коими славилась русская усадебная культура рубежа XVIII–XIX веков, живописная природа, лесистые берега Хопра, романтические предания, подлинная история владельцев… Более ста родовых портретов голицынской «галереи предков»— и многие кисти знаменитых мастеров. Память, материализованная в произведениях искусства и запечатленная в истории, умиротворяющая природа — вот что есть всякая старая усадьба для непраздного и внимательного гостя. Такие подлинные оазисы тишины и покоя способны утишить всполошившиеся чувства, помогают презреть хоть на время мирскую суету.

«Но здесь на лоне тишины,

Где все течет в природе стройно,

Где сердце кротко и спокойно,

И со страстями нет войны;

Здесь мягкий луг и чисты воды

Замена злату и сребру;

Здесь сам веселья я беру

Из рук роскошныя природы,

Быв близки к сердцу моему,

Они мое блаженство множат;

Ни в ком спокойства не тревожат

И слез не стоят никому»36.

Так писал в оде «Уединение» Иван Андреевич Крылов — по преданию именно здесь, в Зубриловке, куда он ненадолго приезжал с семейством Голицыных в 1797 году. Лучший поэтический образ усадьбы!

А десятью годами ранее в Зубриловке не единожды гостил Гаврила Романович Державин — в бытность свою тамбовским губернатором. То ещё одна особенность Зубриловки: она осенена памятью о славных поэтах, её посетивших; кроме поименованных достойны продолжить перечень: князь П.А.Вяземский, известный исторический романист И.И.Лажечников, тонкий лирик Я.П.Полонский. Имя Борисова-Мусатова в кругу названных может стоять по праву бесспорному.

Невольные, как бы самою атмосферою исторических и житейских воспоминаний возбуждаемые мысли о времени и вечности неизбежны там, где память затаилась чуть ли не в каждом камне, положенном рукою человека, в каждой дорожке парка, по которой проходили навсегда оставившие сей мир персонажи истории.

Художнику показали дуб, подле которого как будто написана была басня «Свинья под дубом». Давно нет великого баснописца, но дуб — вот он, тот, тот самый, и воображение человека, художника тем более, не может не быть задетым подобной мыслью. Течение времени начинает ощущаться при этом особенно отчётливо, чуть ли не осязаемо, как осязаема шероховатая кора дерева-памяти.

«Гляжу ль на дуб уединенный,

Я мыслю: патриарх лесов

Переживет мой век забвенный,

Как пережил он век отцов»37.

Вспоминал ли, нет ли Борисов-Мусатов эти строки Пушкина — трудно сказать. Но о Державине ему не могли не поведать. В который раз пересеклись они в пространстве земном и в неведомом пространстве раздумий о неотвратимости движения времени и о роковой его власти. Вполне вероятно, что наш герой над этими перекрещиваниями вовсе не задумывался, не подозревал, что мысль его странствует по невидимым следам создателя поэтических размышлений:

«Глагол времен! Металла звон!

Твой страшный глас меня смущает;

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет — и к гробу приближает.

Едва увидел я сей свет,

Уже зубами смерть скрежещет,

Как молнией, косою блещет,

И дни мои, как злак, сечет»38.

Свою скорую смерть Борисов-Мусатов предчувствовал безошибочно. «Я должен быстро сгореть, — писал он совсем недавно Корнеевой. — И через несколько лет меня здесь больше не будет»39. Через несколько… теперь мы знаем: через четыре. А впрочем: кто раньше, кто позже — кто того минует?

«Ничто от роковых кохтей,

Никая тварь не убегает;

Монарх и узник — снедь червей,

Гробницы злость стихий снедает;

Зияет время славу стерты

Как в море льются быстры воды,

Так в вечность льются дни и годы;

Глотает царства алчна смерть».

Но с такою мыслью — не тягостно ли существование? И куда укрыться от этого: каждый момент земного существования может возродить их в памяти, ибо:

«Скользим мы бездны на краю,

В которую стремглав свалимся;