Разумеется, Борисов-Мусатов во многом и расходился с ними — в понимании смысла творчества, в конкретных его проявлениях, — но ведь и «мирискусники» не представляли собою нераздельного единства (насколько оно вообще возможно для самостоятельных в своем творчестве художников), были не всегда последовательны в эстетическом теоретизировании, не говоря уже о практике, отличались неоднородным составом. «Мир искусства» был случайным объединением представителей весьма разнородных как по внутренней сути, так и по внешней форме художественных явлений и установок, сошедшихся во имя общей тоски по художественной культуре»45,— с некоторой резкостью, но справедливо отозвался позднее о «Мире искусства» Грабарь.

Можно поэтому долго перечислять, в чём Борисов-Мусатов оказался не схож с «мирискусниками»: обошёл стороной театрально-декорационную живопись, не увлёкся живописью-графикой, столь излюбленной теми, книжной графикой также не заинтересовался (или не успел?), мало теоретизировал, методичные экскурсы в историю живописи не совершал, принципиальным стилизатором тоже не был… Внешний интерес к старине да декоративное понимание цвета — вот главное, что зримо сближало его со многими художниками «Мира искусства», а особенно с Сомовым, и это критики-современники сразу же отметили и утвердили как бесспорное. Спорного всё же было в таком утверждении немало.

Прежде всего, Сомов, как и прочие ретроспективисты, не создавал своего собственного мира, но лишь уходил от реальности настоящего в реальность прошлого. В своих произведениях он выявлял субъективное отношение к той реальности — отсюда и необходимая историческая точность, и стилизация «под XVIII век», и ирония, и «реализм», и рационализм, и эротизм его сюжетов. Всего этого в принципе не могло быть у Борисова-Мусатова. Археологическая точность ему не требовалась — мы уж не раз говорили об этом. Стилизация ему была противопоказана, ибо должна была привязать его к конкретному времени, да и ограничивала самостоятельность видения мира.

Иронизировать по поводу собственных фантазий — мог ли он: для иронии нужна всё же некоторая отстраненность от предмета изображения, от творимого мира. Мир Борисова-Мусатова иррационален и ирреален — так что говорить о рационализме или «реализме» было бы тут просто бессмысленно. Эротизма же… нелепо даже упоминать сей термин, когда речь идет о творчестве Борисова-Мусатова. Тут он резко разошелся с одной из характерных тенденций искусства «серебряного века». Эротизма — ни «темного», ни «светлого», ни какого иного — Борисов-Мусатов в своих полотнах не допускал. Даже «дуэты» мужских и женских персонажей в его аллегориях звучат целомудренно и подчинены тихой, меланхолической мелодии.

Различия между живописью Борисова-Мусатова и Сомова отражают общее несовпадение Борисова-Мусатова с «Миром искусства» в целом.

Главное же — на время не посягнул, кроме него, никто.

Но для сближения более чем достаточно было и общей для всех «чистоты» и эстетизма художественной практики. Правда, первые работы Борисова-Мусатова попали на выставку «Мира искусства» уже после смерти художника, но в том не его вина.

А ему — как ни желал он укрыться в искусстве от мира — с миром этим вовсе врозь невозможно было жить. Искусство являло тут свой парадоксальный универсализм: не только заслоняло от времени, но и соединяло с повседневностью — устанавливало связь между душою художника и миром.

Живописцу не обойтись без художественных выставок. Выставки же требовалось организовывать. Для организации выставок необходима деятельная энергия организаторов. Банально и очевидно до предела. Однако и очевидность и банальность эти до сотоварищей Борисова-Мусатова, по всему судя, доходили с трудом, что приводило его в тихое отчаяние: «…вижу, что у вас там в нашем милом обществе застой полный. Вы не хотите пальцем ударить, чтобы двинуть дело вперёд, и только все мечтаете да пережёвываете старые сплетни и бредни… Вижу я, что вы все можете идти только на помочах по проторенной дорожке. Неужели никто из вас не поймёт, что если так пассивно относиться к общему делу, то Общество… заглохнет и умрёт, никогда не видав своего какого бы то ни было юбилея. Если же действительно большинство наших членов способно только лапу сосать, то не будет ли разумно — окончательно его приглушить, чтобы небо оно не коптило напрасно, а сиротам более взрослым к другим нянькам под юбку спрятаться»46 (письмо Н.С.Ульянову, 1903).

Всё приходилось брать на себя, — ему-то, болезненному и непрактичному, ничего не оставалось, как становиться деятельным и практически-энергичным.

Он пытается растормошить друзей, забрасывает их письмами, побуждая к действию, а сам далеко, в Саратове: и невподъём вся эта работа издали — надо ездить всюду самому, надо обдумывать концепцию выставочную, чтобы затеянное дело дало достойный результат. Заметим попутно, что принципы устройства художественных выставок, как они представлялись Борисову-Мусатову, близки к идеям «мирискусников», с их включением в экспозицию предметов прикладного искусства. Письмо Ульянову, писанное ещё осенью 1900 года, можно рассматривать как программное:

«Пусть каждый из нас покажет всего себя налицо, пусть поскольку возможно полнее обрисует свой характер и личность. Тогда получится выставка интересная не только по обширности, но и по разнообразию произведений. Такая выставка сразу завоюет нам всеобщую популярность и выдвинет наше Товарищество в первый ряд в глазах русской публики. Нужно только взять лучшее помещение, заручиться обязательством каждого достать все свои вещи, какие только есть и были написаны, и устроить эту выставку на более продолжительное время, выбрав подходящий сезон.