Не менее удивительным и странным явилось распоряжение Калинина, обязывающее меня распределять среди вольнонаёмного состава мастерских талоны на ширпотреб. Попытки воспрепятствовать этому встретили непреклонность Калинина и его заявление, что Сагайдаку виднее всех, кто чего заслуживает, а к тому же ему доверяют гораздо большие дела, чем распределение талонов, и он справляется с ними хорошо.

В одно из очередных распределений старший электрик Михаил Торев принёс мне шапку из собачьего меха.

— Носите, в ней теплей, чем в лагерной! Это не от меня лично, а от всех нас!

Кого он подразумевал, кроме себя, участником этого акта — узнавать не стал, да и вряд ли он сказал бы мне.

— Да ведь всё равно отберут её, Миша, ты ведь это хорошо знаешь!

В мастерских было принято к старшим по возрасту обращаться на «вы» вне зависимости от «социального положения» и производственного чина. Вольнонаёмные обращались ко мне по имени и отчеству, заключённые называли «товарищем начальником».

…Шапку не отобрали. Носил я её в Гусиноозёрске и потом — в Улан-Удэ. Даже привёз её в Москву после своего освобождения. Попытался было оперуполномоченный создать вокруг шапки дело — «преступная связь Торева с врагом народа», даже вызывал его дважды, писал протоколы, но что-то ему помешало. Дело прекратил, а шапку всё же приказал мне сдать в камеру хранения. Протестовать я не стал — благо началась уже весна и надобность в ней отпала.

Только возвратился из шахты — входит нарядчик Половинкин.

— Иди в столовую, начальник Златин «требуют»!

Вхожу в столовую. У окна выдачи сидит Златин, тут же «опер», три надзирателя, начальник лагпункта, помощник по режиму, парикмахер в грязном халате с машинкой в руках.

— Садись! — Златин при посторонних обращался к заключённым на «ты», не допуская этого один на один или в присутствии «единомышленников» — Калинина, Колмозева, Леонова и некоторых других. И нужно отметить — никогда не ошибался, из чего делаю вывод, что у него это была хорошо отработанная система, а не какая-то блажь. А Калинин, Колмозов, Леонов, Працюк, Моравский всегда и везде обращались к нам только на «вы», а сплошь и рядом называли товарищами.

Сажусь с мыслью, что сейчас начнут стричь. Дождался всё-таки! Я уже знал, что сегодня была облава на всех, кто пытался всякими правдами и неправдами сохранить причёску. Днём всех заключённых двух лагпунктов согнали в один, соседствующий с нашим, и через специально проделанный проход в проволочных ограждениях перегоняли по одному человеку в нашу зону. У прохода стояло лагерное начальство и два парикмахера. «Волосатику» парикмахер выстригал от лба до затылка дорожку со словами: «Достригу потом. Зайдёшь, когда закончу здесь!» На обеих вахтах — тоже парикмахеры. Они встречают возвращающихся с работы и всех «дорожат».

— Почему же пропустили меня через вахту? Ведь сегодня даже нарядчиков постригли! Никогда ещё такого не было!

Стригли во всех лагерях, были случаи, когда стригли даже женщин и девушек. Но на это шли только в случае обнаружении в волосах паразитов. Мужчин же стригли всех подряд, не принимая в расчёт о тсутствия признаков неряшливости и даже в тех случаях, когда последний уходу за причёской отдавал много времени и терпения.

Думать, что этот ритуал исходил только от медчасти, преследовавшей соблюдение санитарно-гигиенических норм, нельзя уже хотя бы потому, что «операция стрижки» всегда привлекала особое внимание и помощников по режиму, и оперуполномоченных. Эти последние, конечно, были далеки от мыслей о сохранении здоровья заключённых. Им важно было то, что у заключённых с шевелюрой больше шансов скрываться от розыска в случае побега из лагеря. Вот в чём истинный смысл этой операции.

А по существу — это очередное издевательство над человеком, первый шаг в системе полного подавления личности. Ведь не случайно несколько позже в ряде лагерей начали навешивать заключённым на спины, грудь, колени специальные номера.

Несомненно за первым шагом логически последовал бы следующий — клеймение, как это делалось в не так уж и далёкие исторические времена на Руси, а может быть, пошло бы ещё дальше — добрались бы до ноздрей и ушей (копировать, так уж полностью!), если бы не было отменено и первое и второе сразу же после смерти Сталина и расстрела Берия.

— Гражданин начальник, — обращаюсь я к Златину, — ведь было ваше распоряжение кружковцев не стричь. Нам ведь завтра выступать!

— Ты о чём это, что-то не пойму тебя!

— Да о волосах, о чём же ещё!

— А ну-ка, сними шапку, посмотрим, что там у тебя! — и, оборачиваясь к начальнику лагпункта, продолжает: — Что же это такое, товарищ Новиков?! Доложили, что всё закончили, всех постригли, а на самом деле? Смотрите, какую шевелюру отрастил, чем не поп? — А сам смеётся заливисто, как всегда.