Дальше было несколько минут бешеной скачки вослед за убегавшим волком, которого сначала настиг беркут, а затем и охотники. Когда с волком было покончено и Едухан с интересом рассматривал его, поворачивая с боку на бок, то князь, который только что сам держал волка за уши, занеся над ним нож, отошел в сторонку. Он уже утратил интерес к охоте. Сухое чеканное лицо его стало отрешенным. Мысли его были далеко. Лишь бросил взгляд на беркута, по достоинству оценив и ошеломляющую скорость его полета, и сноровку в миг нападения на волка.

– Труби сбор!
– приказал сокольничему.
– В Переяславль!

Глава четвертая

Как умаслить Тохтамыша?

Тохтамышево войско, не обремененное ни пешими ратями, ни семьями, ни тяжелыми обозами, шло вборзе. Как стало известно, князь Дмитрий Московский повелел всем своим подручным князьям собраться в Коломне, чтобы там, на порубежных границах своей земли, дать отпор Тохтамышу. Известно на Рязани стало и то, что князь Дмитрий Константинович Суздальский и Нижегородский, тесть Дмитрия Московского, пренебрег родством и вместо того, чтобы встать с ним плечом к плечу, послал двух сыновей своих, Василия Кирдяпу и Семена с дружинами, к Тохтамышу на поклон и в услужение. Тем и отвел угрозу своей земле.

Олег Иванович срочно послал Ивана Мирославича в Ростиславль, рязанскую крепость неподалеку от Коломны, разнюхать тамошнюю обстановку. Одновременно рязанская разведка следила за продвижением Тохтамышевой рати. Еще Олег Иванович отправил гонца в Брянск, к сестре, предуведомить о скором своем визите. Надо было просватать дочь свою, Настеньку (любили это имя рязанские князья!), за смоленского княжича Юрия, и он в этом тонком деле надеялся на помощь сестры.

Иван Мирославич уже выехал из Ростиславля. К его возвращению, упрежденные гонцом, вечером караульные на башнях уже перестукивались колотушками, дубовые ворота княжого двора были предупредительно распахнуты, и стражники-татары почтительно стояли с отведенными копьями. Сам князь вышел на крыльцо, взял Ивана Мирославича под руку и повел в повалушу. Бояре при свечах сидели по чину, каждый на своем месте, с нетерпением ожидая вестей. Распахнув коленями кафтан, Иван Мирославич сказал с расстановкой:

– Княже, разведал я, что в Коломну по зову Дмитрея Ивановича на сбор явился лишь он сам да двоюродный брат его Володимер Серпуховской... (Помолчал. Каждый обмысливал сказанное, памятуя, что два года назад, перед походом на Дон, в Коломну по зову того же Дмитрия явилось более двадцати князей...) Рать у них невелика. Думаю, с их ратью они не решатся дать бой Тохтамышу...

Опять пауза.

– Вот я и мыслю, - продолжал Иван Мирославич, - не ударить ли нам челом Тохтамышу, как ударил суздальский и нижегородский князь Дмитрей Константинович? Попросить обойти нашу землю краем...

Что и говорить, зять словно заглянул в душу тестя. В том положении, в каком очутился Олег, ничего иного и не оставалось, как, пренебрегши союзническими обязательствами перед Москвой, ударить челом царю. Тохтамыш не Мамай. Он чингисид, и он доказал свою силу: после многих лет смуты сумел взнуздать Золотую Орду. Он заставил уважать себя потомков Чингисхана, обязанных ему хотя бы тем, что он укротил Мамая, этого присосавшегося к их трону чужеродного темника, и тем спас честь династии. Судя по всему, Тохтамыш сел на престол прочно, и было бы нерасчетливо и недальновидно выступать против этого царя на стороне Москвы, союз с которой на условиях признания себя младшим братом московского князя Олег всегда считал для себя унизительным. Настала пора покончить с тем унижением. Конечно же, он не пошлет Дмитрию Московскому помогу, зная теперь доподлинно, что и подручные-то ему князья не встали ему под руку.

– И пусть, княже, душа твоя не терзается сомнениями!
– с жаром добавил Иван Мирославич.
– Не тебе, великому рязанскому князю, Рюриковичу, быть молодшим братом московского князя! Я прежде о том говорил и теперь говорю!

Сказав это с величайшей убежденностью, не забыв притом ввернуть насчет высокой родовитости своего тестя, чем, как зять, втайне очень гордился, Иван Мирославич тем не менее не мог удержаться от изъявления легкого упрека, прозвучавшего в самом тоне его высказывания. Этот упрек был понятен всем, и прежде всего Олегу Ивановичу: кто, как не Иван Мирославич, больше других переживал унизительные условия рязанско-московского договора?

И все же нелегко было Олегу Ивановичу отступаться от своих обязательств перед Дмитрием Московским. Если бы не припирала нужда, он никогда бы и не отступился. Но нужда ох как припирала! Прежде всего надо было позаботиться о том, чтобы избавить свою Рязанскую землю от разорения, а сделать это, не разорвав договора с Москвой, невозможно. Тохтамыш должен быть обнадежен в том, что рязанский князь не встанет под руку московскому. Как убедить в этом Тохтамыша? Как добиться его расположения? Чем умаслить его?

И эти мысли князя были угаданы Иваном Мирославичем.

– Дай, государь, полк в помогу Тохтамышу, - посоветовал он.
– Царь сразу увидит, с кем ты.

Но Олег Иванович возразил:

– Не мне, православному князю, помогать царю ненашенской веры против православного же князя, доброго моего соседа... Совесть моя была бы отягощена. Надо придумать что-то другое. Может быть, встретить его на рубежах нашей земли хлебом-солью? Показать ему броды на Оке? Эти броды татары и без нас сыщут, но, если укажем на них мы, Тохтамыш оценит это как услугу.