«Да что со мной? — подумал он с досадой. — Поскорей бы дойти и отдать ее, ведьму…»

По равнине неслись лошади, поднимавшие тучи пыли. Около табуна с лаем носились косматые собаки. За ними неспешно ехал табунщик с длинной палкой в руках.

Вскоре показалось крупное селение, в центре которого высился шатер кагана с развевающимся черно-красным бунчуком.

Вдоль дороги валялись разбитые телеги, куски обрешетки юрт, треснутые казаны, истлевший войлок, кости домашних животных и другой мусор, которого становилось все больше по мере приближения к становищу.

Ханская стоянка встретила вонью навоза, кухни, шкур и человеческих отходов, а также блеянием овец и лаем собак. Начиналось поселение с обширных загонов для скота. За ними теснились наскоро выстроенные грязные шалаши — жилища самых бедных степняков. Их обитатели равнодушно смотрели на воинов с пленницей, перед которыми с шумом и гиканьем носились пузатые полуголые, кривоногие дети, белые от покрывавшей их мелкой воздушной пыли.

Чем дальше, тем богаче становились дома кочевников. Убогие шалаши сменились широкими майханами из смазанного жиром войлока. Майханы украшали козлиные рога с развешенными на них кусками сушеного мяса и предметами домашней утвари. Вокруг главного шатра, стоявшего в центре большой площади, расположились украшенные орнаментом юрты самых влиятельных родов Орды.

Здесь царило оживление. Женщины и дети, едва завидев пленницу, разражались проклятиями, кидали в нее камни и плевались. Девушка прикрывалась связанными руками и пряталась за Эдааром. Берюк, шипя, точно змея, копьем отгонял ее назад, повторяя излюбленную фразу про дочь шакала.

Рядом с цветастым шатром кагана стоял навес, под ним — длинный стол. За столом важно восседали местные богачи — дарханы, а также нукеры — самые искусные воины. Во главе, в глубоком кресле, покрытом шкурами, восседал тучный сонный мужчина с седой окладистой бородой и большой плешью, одетый в синий халат с шелковой каймой и пятнами жира на груди.

Унэг спрыгнул с коня, схватил Младу за локоть, подошел к вождю и низко поклонился:

— Твоя наложница, повелитель!

Хайса глянул на пленницу налитыми кровью глазами. Он тяжело дышал, словно его тошнило. Справа от него сидел молодой статный человек с черными, заплетенными в тонкую косу волосами и с холодным блеском в глазах.

— Отец, — начал он.

— Помолчи, Барх. — У Хайсы был грубый, булькающий голос. — Я еще не сошел с ума, на что ты давно надеешься. Налей мне вина, Соян.

Слуга послушно налил вино в пузатую глиняную чашу. Барх, сжав губы, опустил глаза. Хайса шумно выпил, пролив несколько капель на бороду, швырнул чашу на стол, болезненно вздохнул и схватился за бок. Гости безмолвно наблюдали за ним, никто не ел и не пил.

— Спасибо тебе, Унэг-гай, — немного отдышавшись, с усилием выговорил он. — Я знал, ты ее приведешь.

Хайса запальчиво схватил тарелку с козьим сыром, намереваясь запустить ею в девушку, но острая боль пронзила его, и он бессильно откинулся назад. Тарелка упала и разбилась. Барх нахмурился. Отдышавшись, Хайса сказал:

— Посмотри на меня, грязная сука. Ты лишила меня моего мальчика, забрала у меня сына, мою гордость, родную кровь зарезала! Ножом по горлу. Ножом, сука! А ведь ему исполнилось всего восемнадцать. Восемнадцать! Буребай! Буребай… Выпейте за него, верные мои слуги.

Гости подняли кубки и выпили. Никто не сказал ни слова.

— Унэг, — тихо сказал Хайса.

— Да, мой господин.

— Веди ее. Покончим с этим.

Опять Унэг вел свою пленницу. Вел на запад, туда, куда заходит солнце. Он медленно ехал сквозь возбужденную толпу, и руки его дрожали.

«Опять, — думал он. — Опять это проклятое наваждение. Что за злой дух меня мучает? Почему мне так тяжело сейчас? Что она со мной сделала?»

Унэг старался не показывать, что нервничает, но сердце отчаянно билось. Млада брела позади, совсем рядом, он чувствовал ее страх так, будто сам шел на казнь.

Она дрожала, ноги подкашивались, глаза, полные слёз, ничего не видели, кроме грязно-желто-серых пятен. Их проклятия слились в сплошной гул. Кто-то подбежал к ней и ударил палкой. Она упала на землю.

— Вставай, шлюха! — еще чья-то палка нестерпимо больно врезалась в бок.

— Сука проклятая! Убийца!

— Пусть загрызут тебя демоны!

Унэг ждал. На лбу выступил пот. «Вставай же, прошу! — мысленно взмолился он. — Вставай! Умри достойно, умри же поскорей, избавь меня от всего этого, несчастная!»

Унэг потянул за веревку. Млада, хрипя, поднялась и послушно пошла туда, где должна была свершиться казнь.

Посреди пустыря имелось небольшое углубление — около четырех шагов в диаметре, — где стоял покрытый бурыми пятнами столб. Дно выемки было усеяно мелкими камнями, и от него жутко несло мертвечиной. Чуть в стороне от орущей толпы стояли всадники, среди которых выделялся богато одетый рыжеволосый мужчина средних лет с иронично прищуренными глазами.