Шрифт:
— Да все так же…
— Эхе-хе…
— А вы тут?
— Дела идут. Работаем! Пока…
Надькин выложил несколько смонтированных транзисторных корпусов — никелированные кругляши с торчащими наружу усиками контактов.
— Всего пять штук, — сказал мастер, — а надо бы поболе, и зараз испытать. Да стали нет.
— Вообще?
— Кончается. И не возьмешь ведь. — Он кивнул в сторону сборки, где стоял Грохот. — Вы уж затребуйте фонды, а я выкрою. Ежели удача, так, говорят, победителей не судят. Хороший корпусок получается. Надежный. И эта самая… эстетика.
Было ясно — Лукич не хочет обращаться к Семену. Юрий ответил:
— Ладно, затребую.
В конце концов, его право — связаться с диспетчером, с заготовительным цехом.
И тут же услышал сбоку раздраженный голос Семена:
— Вам же сказано было — сначала вывод, потом контакт!
«Как будто не все равно, что сначала», — усмехнулся Юрий.
Не взглянув на него, Грохот пошел между стеллажей, делая время от времени замечания, иногда невпопад. Рыжая голова его была вскинута, губы поджаты. Чувствовалось что-то растерянное в его беспорядочных репликах.
«Что это с ним?» — подумал Юрий.
Вдали, у кафельно-белой печи, темнел знакомый тонкий силуэт. Мгновение Юрий колебался, потом пошел туда, задевая за столы. Шурочка кивнула прежде, чем он успел поздороваться, точно почувствовала его спиной.
Солнце падало сверху прожекторным лучом. Модный рубчатый черный свитер облегал ее хрупкие плечи. В ушах посверкивали рубиновые клипсы. Новая стрижка открывала нежную шею. «Нарядилась. Как на праздник».
Он сам удивлялся своему спокойствию. И только сердце медленно и веско отбивало удары, словно отяжелело. Став у нее за спиной, он сказал негромко:
— Нам надо встретиться… после работы, поговорить.
В дверях появился Петр, размахивая пачкой синих билетов:
— Православные! Внимание! Англо-итальяно-американский фильм с участием трех звезд. В заводском клубе. Кто первый, налетай! Начало в пять.
У стеллажей поднялась, возня. Потом донесся резкий бас Грохота:
— Прекратить карусель! Рабочее время.
— Вы поняли меня? — переспросил Юрий. Он смотрел, как ее узкие пальцы ловко заполнили кассету.
— Слышала… — Она так и не повернулась к нему.
В конце дня Юрий позвонил диспетчеру, затем заготовителям и, не добившись толку, поднялся в приемную замдиректора по снабжению. Диван у дверей был набит ожидающими. Секретарша в седой короне выбивала на «Олимпии» дробь. Юрий прислонился к стене: он еще не окреп, в голове стоял легкий туман. Прошло не меньше часа, а очередь не убывала, и он все время почему-то оказывался последним, пока секретарша не поинтересовалась, зачем он здесь.
— Батюшки! Кто же с производства ждет очереди? Тут же все посторонний народ! Ну-ка… — И, подвинув остальных, распахнула начснабовский тамбур.
— Уладили? — спросила она, когда Юрий появился из кабинета.
Он кивнул. Поблагодарил и посмотрел на часы: половина шестого, смена окончилась полчаса назад.
На лестнице столкнулся с Любой.
— Привет ученым, — сказала Стриж. — Что ж ты не заходишь?
— Обожду пока.
— А то зайди сейчас…
— Успеется.
Он торопился к Шуре, уже не веря, что застанет ее. Не будет она ждать. И может быть, это к лучшему. Он вдруг с отчетливой ясностью понял бесполезность своей затеи.
Лаборатория пустовала. Лишь у верстака маячила сутулая фигура Надькина.
— А где Александра Васильевна? — Сейчас, когда предположение его сбылось, он заволновался, ожидая ответа.
— Может, домой, а может, в кино со всеми.
«Вот так, — подумал он, — вот и все».
С полчаса бродил по коридору, словно надеясь, что она откуда-нибудь появится, потом спустился вниз. Заводской двор был сиротски пуст. На серебристо-розовом от заката фонаре забыто голосил динамик:
Любовь нечаянно нагрянет, Когда ее совсем не ждешь…Терпкий дух осенней листвы мешался с запахом бензина.
Снова поднялся в цех за плащом и тут увидел Шурочку, корпевшую за столиком у печи, — должно быть, подбивала дневной итог. Издалека видно было, как отблескивает зажатый в пальцах торопливый карандаш.
«Где же она была? Может быть, заходила в конторку звонить. Куда?.. Ах, не все ли равно».
Он медленно двинулся вдоль участка. Молча усевшись напротив, у кафельной загородки, уставился исподлобья в ее склоненное лицо с темным начесом на лбу. От напряжения затуманилось в глазах, с каждой минутой гасло волнение, весь он точно наливался злой, спокойной тяжестью.