Утреннее солнце начинает заметно припекать. Рельсы и щебень пока не нагрелись, но через пару часов будет настоящая духота.

Насыпь в этом месте высокая, вдоль путей идёт узкая тропинка. Иногда от неё отделяются совсем уж малозаметные тропки и ныряют вниз, к домам. Один из моих провожатых ныряет на такую тропку. Второй молча продолжает идти по путям, а я за ним следом.

Мы приходим к маленькому кирпичному домику, который стоит прямо у путей. Коллега открывает замок на дощатой двери.

— Заходи!

Я захожу вслед за ним и осматриваюсь. Дощатый стол торцом к крохотному, забранному решёткой окну. Две деревянные лавки, на которых можно спать, подогнув ноги. Асбестовая труба на металлических ногах, обмотанная нихромовой спиралью — обогреватель.

— Давай, покурим! — говорит коллега. Его зовут Юрой, он высокий и поджарый, с тёмными прямыми волосами и падающей на брови чёлкой.

Мы садимся и закуриваем. В домике прохладно, а на улице уже начинается духота. Сердце мне вдруг щемит странная тоска. Впервые в жизни после учёбы у меня нет каникул. И теперь уже никогда не будет. Это слово «никогда» — тяжёлое, словно камень.

Появляется второй — Серёга Суханов. Настроение у него приподнятое, кучерявые волосы прилипли ко лбу.

Он достаёт из-под клетчатой рубахи бутылку водки.

— Будешь? — спрашивают меня коллеги.

Я мотаю головой. Мне восемнадцать лет, на часах половина девятого утра, а впереди — самый первый в жизни рабочий день.

Коллеги пожимают плечами и теряют ко мне интерес. Из кармана брюк извлекается засохшая корка ржаного хлеба, вся в прилипших табачных крошках. Из висящего на стене деревянного ящичка с красным крестом — эмалированная кружка.

Серёга выливает половину бутылки в кружку, протягивает её Юре. Сам пьёт из горлышка, запрокинув голову. Я вижу, как опускается его кадык, как, сверкая мелкими пузырьками, закручивается в бутылке водочный вихрь.

Несколько секунд — и водки нет, словно и не было никогда. Коллеги вытирают рукавами губы, по очереди занюхивают хлебной коркой. Глаза у них становятся маслянистыми, живыми. Оба снова закуривают и сидят на лавке напротив меня, блаженно пуская дымные кольца.

Через пять минут старательно тушат окурки в консервной банке, которая заменяет пепельницу, и поднимаются.

— Ну, пойдём работать!

Я открыл глаза, бессмысленно глядя на дощатый потолок, выкрашенный белой эмалью. В щелях между досками эмаль потрескалась. По одной из досок медленно ползла чудом уцелевшая осенняя муха.

Над ухом басит смутно знакомый голос.

— На сегодня, пожалуй, хватит, Андрей Иванович!

Я повернул голову на голос. Рядом с кроватью на стуле сидел Беглов и серьёзно смотрел на меня.

Я заморгал глазами, стараясь совместить реальность с тем, что видел только что.

— Сколько времени?

— Сеанс длился всего полчаса, — ответил Владимир Вениаминович. — Я решил, что для первого раза этого достаточно.

Всего полчаса? Больше года моей прошлой жизни уместились всего в полчаса?

— Полежите, — сочувственно сказал Беглов. — Это от непривычки. Приведите мысли в порядок, а я пока чайник поставлю.

Он ушёл на кухню и там загремел посудой. Я услышал, как льётся вода в пустой чайник. Затем с треском чиркнула спичка, вспыхнул газ в конфорке.

Так это и были воспоминания? Такие... живые? Настоящие?

Я вспомнил не только мельчайшие детали прошлого, но и вкус тех самых оладьев, запах того самого сигаретного дыма. Все свои тогдашние мысли и чувства.

Но разве так бывает? Разве можно вот так ярко прожить прошлое заново?

Оказывается, можно!

Эта мысль одновременно напугала и подбодрила меня.

Я поднялся на ноги, прошёл по комнате. Привычная окружающая реальность словно отодвинула воспоминания, приглушила их яркость, снова сделала матовыми. Но всё же, они ещё были здесь, со мной. Детали не стёрлись, а лишь немного потускнели.

Я услышал, как зашумел чайник, и вышел в кухню. Георгий Петрович расставлял на столе только что вымытые чашки.

— Садись, Андрей Иванович!

Я сел. Вкус чая показался мне невыразительным — словно в заварочный чайник бросили жалкую щепотку. Посмотрел в кружку — в ней плескался густо-коричневый настой.

— Сейчас, погоди!

Георгий Петрович встал и вытащил из внутреннего кармана куртки блестящую плотную фляжку.

— Вот, держи! Армянский!

Коньяк жидким огнём прокатился по пищеводу, мягко упал в пустой желудок. Я поморщился, закусил сухарём из вазочки.