В праве ли мы, однако, из неоспариваемого и мною предположения о том, что Перикл во время Понтийской экспедиции посетил северное Причерноморье, делать те выводы, которые с давних пор прочно вошли в научный обиход? Первый вывод состоит в том, что тогда некоторые города северного Причерноморья, в том числе и Нимфей, вошли в состав первого афинского морского союза. Это заключение выводится на основании, в буквальном смысле, жалких остатков одной, двух, трех начальных букв во фрагментах списков дани афинских, союзников. В этих остатках Ульрих Кёлер и за ним Бузольт усмотрели начальные буквы названий некоторых севернопричерноморских городов и дополнили их в таком виде (IG, I2, 63, 190–208, ср. Minns, Scythians and Greeks, 639, 2); [], [], [], [], [], […], []. Hiller von Gaertingen, переиздавая эти остатки, с полным правом поставил при каждом из восстановлений вопросительный знак и все их назвал dubia. Действительно, не с одной только формальной стороны, но и по существу дела они вызывают сильные сомнения. Первый афинский морской союз охватывал собою, как известно, большую часть островных и береговых городов Эгейского моря, некоторые города на Геллеспонте, Пропонтиде и на Фракийском побережья, в соответствии с чем союзные города и были распределены по пяти округам: ионийский, геллеспонтский, фракийский, карийский, островной [55] . Ни одного причерноморского города мы не находим в списках дани; и если бы те из городов северного Причерноморья, имена которых были восстановлены и приведены выше, действительно состояли членами союза, то к какому округу они могли бы быть отнесены? Дункер (ук. соч., 5464), предвидевший, очевидно, этот вопрос, пробовал дать на него ответ в том смысле, что все вообще понтийские города могли быть «отлично» отнесены к Геллеспонтскому округу, но это «отлично» оправдалось бы лишь в том случае, если бы мы могли найти в списках этого округа хоть один город, не только понтийский, но и вообще к Геллеспонту не принадлежащий. Далее, первоначальная цель основания союза хорошо известна: предвиделась возможность возобновления борьбы с персами, которая могла протекать только в пределах бассейна Эгейского моря. Допуская, что с течением времени, по мере роста империалистической политики Афин, у них явилось стремление включить в число членов союза города, лежавшие за пределами Эгейского бассейна в широком смысле, чем они могли руководствоваться, привлекая в союз далеко расположенные от сферы их влияния города северного Причерноморья, и к тому же в ту пору города вряд ли значительные, какими были тогда и Тира, и Ольвия, и Нимфей, не говоря уже о Киммерике и ему подобных? Смущает и размер фороса, какой должны были вносить эти города в союзную, resp. афинскую, казну. Платить по таланту Ольвии, по два таланта Тире и Нимфею вряд ли было по силам [56] . По всем этим соображениям, думается мне, принадлежность каких-либо городов северного Причерноморья к афинскому морскому союзу должна оставаться под большим вопросом, и пока на него приходится дать ответ отрицательный [57] . И это даже несмотря на то, что у нас имеется свидетельство Гарпократиона, которое, казалось бы, должно служить непреложным доказательством того, что Нимфей, по крайней мере, членом афинского морского союза состоял.

В своем объяснительном словаре к десяти аттическим ораторам Гарпократион, имея в виду то место из Эсхина, разбором которого нам предстоит еще заняться, пишет под словом : «Эсхин в речи против Ктесифонта говорит: „Нимфей на Понте“. Кратер в 9-й книге „Декретов“ говорит, что Нимфей платил афинянам талант». Не входя в обсуждение вопросов, связанных с Кратера [58] , должно сказать, что ссылка на него у Гарпократиона так коротка, или, лучше сказать, так последним сокращена, что сделать из нее какие-либо вполне надежные выводы вряд ли возможно. Это тем более досадно, что сборник Кратера содержал, в первую очередь, полные тексты афинских декретов, отражавших наиболее важные моменты внешней и внутренней истории Афин V в. Гарпократион взял соответствующий декрет из сборника и отметил из него то, что ему нужно было для пояснения термина «Нимфей». Мы не знаем, касался ли этот декрет специально Нимфея, или последний был упомянут в какой-нибудь иной связи с другими нам неизвестными сюжетами. Мы не знаем, имеется ли в виду в декрете боспорский Нимфей, или какой-нибудь другой Нимфей из числа известных нам Нимфеев, а может, быть и неизвестных, поскольку самое имя Нимфей по своему характеру могло быть, распространенным в греческой топонимике [59] .

Мы не знаем, наконец, что нужно дополнять к словам Гарпократиона: «Нимфей платил талант». Талант чего? Фороса или каких-либо иных взносов? Лично я склоняюсь к мысли, что Кратер имел в виду боспорский Нимфей, а как представляется мне вероятным расшифровать слова: «платил талант», скажу позже, в связи с разбором свидетельства Эсхина о Нимфее. Пока я хотел бы лишь указать на то, что и свидетельство Кратера, в передаче его Гарпократионом, все-таки, не убеждает меня в том, что Нимфей входил в состав афинского морского союза.

На этом, впрочем, не все и настаивают. Зато с давних пор в научном обиходе получило права гражданства то мнение, что афиняне в результате понтийской экспедиции Перикла прочно утвердились в боспорском Нимфее [60] .

Теперь уместно будет кратко сказать о том, что мы знаем о Нимфее. Местоположение Нимфея или Нимфеи (в античной традиции обычно , но в перипле Скилака, 68 — ) установлено прочно. Он находился в расстоянии 15 км с небольшим к югу от Пантикапея, на месте теперешнего Эльтегеня, на морском берегу [61] . Страбон (VII, 309) называет Нимфей . Когда он был основан и кем? Близость Нимфея к Пантикапею, его чисто греческое название наводят на мысль о том, что своим основанием Нимфей обязан был милетским колонистам, поселившимся в Пантикапее и прельстившимся удобной нимфейской гаванью, имевшей преимущество пред пантикапейской в том отношении, что, в то время как последняя в зимнее время замерзает, море в южной части пролива или замерзает ненадолго, или иногда и вовсе не замерзает. В общем, на Нимфей приходится смотреть как бы на филиал Пантикапея, достигший, однако, самостоятельного значения и ставший полисом уже при Археанактидах или, в крайнем случае, при одном из двух первых Спартокидов. Это доказывается тем, что сохранились нимфейские серебряные монеты, относимые к концу V — началу IV в. до н. э. [62] , нимфейская надгробная надпись, по характеру письма могущая принадлежать второй половине V в. [63] За это же говорят и наблюдения над нимфейским некрополем: некоторые из погребений его могут быть относимы ко второй половине V в. [64] От IV в. дошло с десяток нимфейских надгробных надписей [65] , от III в. фрагментированный список имен с отчествами нимфейских граждан, среди которых попадаются имена туземные. В делосской посвятительной надписи около 100 г. до н. э. (SIG3, 1126) упоминаются два «нимфаита», т. е. нимфейских гражданина, попавшие на Делос в качестве купцов или капитанов судов. В 65 г. до н. э. Нимфей наряду с Фанагорией, Феодосией, Херсонесом и другими городами отпал от Мифрадата, но чрез два года, когда последний вернулся в Пантикапей, должен был признать его власть (App., Mithr., 108). Хотя Плиний (N. H., IV, 86) говорит о Нимфее как о «бывшем» городе, но это показание опровергается дошедшими до нас от императорской эпохи как нимфейскими надгробными надписями, так и открытыми в нем погребениями [66] . Вот все наши источники о Нимфее.

Теперь обратимся к разбору того единственного свидетельства, на основании которого возникло убеждение, что было такое время, когда Нимфей принадлежал афинянам. Эсхин в произнесенной им в 330 г. речи против Ктесифонта, предложившего присудить золотой венок Демосфену за услуги, оказанные последним Афинскому государству, касаясь, между прочим, предков своего политического противника, говорит следующее (171, 172): «Отцом Демосфена был Демосфен пеаниец, свободнорожденный человек… А как обстоят дела у Демосфена со стороны матери и деда с материнской стороны, об этом я скажу. Был некто Гилон керамеец. Предав врагам Нимфей, что на Понте, — государство (афинское) имело тогда эту местность, — Гилон, на основании [возбужденной против него] исангелии присужденный к смертной казни, не дождался судебного приговора и бежал из города. Он является на Боспор и получает там в дар от тираннов так называемые Сады. Там он женится на женщине богатой, клянусь Зевсом, принесшей ему много золота, но по происхождению скифянке. От него родились у нее две дочери; их он прислал сюда с большими деньгами. Одну из них он выдал — ну нее равно за кого… не хочу наживать себе многих врагов. На другой дочери, презрев государственные законы, женился Демосфен пеаниец, и от него родился Демосфен, этот обтачивающий каждое слово крючкотворец [67] . Таким образом, со стороны деда он будет врагом народа, так как вы присудили одного из предков его к смертной казни, а со Стороны матери — скиф, варвар, говорящий по-гречески» [68] .

Уже Плутарх (Демосфен, 4) писал: «О том же, что говорит оратор Эсхин по поводу матери Демосфена, будто она была дочерью некоего Гилона, бежавшего из Афин вследствие обвинения его в измене, и варварки, я не берусь сказать, правду ли Эсхин говорил тут, или он клевещет и лжет» [69] . Добродушный Плутарх, которого мы нередко упрекаем за недостаточно критическое отношение к своим источникам, оказался более критически настроенным к показаниям Эсхина, нежели новые ученые: они принимают показание Эсхина без всяких оговорок и возводят на нем соответствующее построение.

Государственная измена всегда и везде считалась и считается тягчайшим преступлением, В Афинах она каралась смертью, конфискацией имущества, запрещением хоронить осужденного на родине [70] . Нечего и говорить, что это преступление налагало и налагает в моральном отношении несмываемое пятно, по крайней мере, на ближайшее потомство изменника. И случае с Гилоном, как он изложен у Эсхина, могло бы показаться несколько странным не то, что Гилону, которому было предъявлено обвинение в государственной измене, удалось бежать на Боспор до разбирательства дела [71] ; странным является то, что преступник, которому предъявлено обвинение в государственной измене, бежит на Боспор и там находит не только покровительство у представителей правящей династии, которая состояла в дружественных отношениях с Афинским государством, но и обласкан Сатиром. Гилону Сатир жалует земельное угодье, Гилон там прекрасно устраивается, обзаводится семьей и посылает затем своих дочерей устраивать их судьбу в Афины, где они и выходят замуж за афинских граждан, которые нимало не шокированы тем, что женятся на дочерях государственного изменника. Но самое удивительное — то, что Демосфен в своей ответной речи Эсхину ни словом не обмолвился о том, что Эсхин говорил о деде Демосфена как о государственном преступнике, заочно приговоренном к смертной казни за измену интересам родины. В начале речи о венке (3) Демосфен метко замечает, что все люди по своей природе вообще с удовольствием слушают, как злословят других людей, и далее говорит (9): «если бы Эсхин в своей речи говорил только по существу возбужденного им против меня процесса, то я тотчас же приступил бы к защите состоявшегося решения совета [о награждении меня венком]; но так как Эсхин расточил немало слов, распространяясь обо всем прочем [не стоящем в связи с самим делом], и при этом, по большей части, сказал обо мне одну неправду, то и я считаю необходимым и вместе с тем справедливым, прежде всего, сказать обо всем этом прочем, чтобы никто из вас под впечатлением не относящихся к делу инсинуаций не относился слишком враждебно к законным моим доводам, вытекающим из сущности взведенного на меня обвинения. Смотрите же, как просто и справедливо я отвечу на то, что Эсхин старался опорочить мою частную жизнь в своей бранной речи…: Если вы знаете и признаете меня и моих родственников за людей гораздо лучших по сравнению с Эсхином и не уступающих никому из честных граждан, то и во всем прочем не верьте Эсхину, ибо ясно, что он точно так же выдумал все это… Ты же, Эсхин, хоть и человек злонравный, тут, однако, оказался очень недальновидным, коль скоро думал, что я, оставив в стороне мою политическую деятельность, стану отвечать на твою брань. Нет, я не сделаю этого — я не настолько глуп. Напротив, я подвергну критике твою ложь и твою клевету насчет моей политической деятельности, а о твоих обильных надругательствах я вспомню потом, если судьи пожелают этого» (отчасти по переводу Нейлисова).

Судьи ли не пожелали, или Демосфен не счел нужным вспомнить в дальнейшем изложении о «надругательствах» Эсхина, мы сказать не можем. Но как бы то ни было, упоминаний о Гилоне в речи о венке нет. Зато в начале речи против Афоба, произнесенной в 364-3 г., т. е. за 30 с лишним лет до процесса Ктесифонта, Демосфен вспоминает и о Гилоне и своем отце в связи с утверждением Афоба, что Гилон состоял государственным должником и что отец Демосфена этого долга не уплатил. Демосфен опровергает это и указывает, что его отец долг Гилона погасил. У Демосфена нет ни слова о государственной измене Гилона, о его бегстве, о его заочном осуждении. Демосфен указывает лишь на то, что его дед, Гилон, состоял в числе государственных должников. Если Гилон действительно предал афинское владение на Боспоре, Нимфей, врагам, т. е. совершил государственную измену, то нельзя допустить и мысли о том, что афиняне заменили смертную казнь Гилону наложением на него денежного штрафа. Это было бы слишком мягкое наказание за государственную измену, каравшуюся, как указано выше, очень строго. Примирить показания Демосфена и Эсхина о Гилоне вряд ли возможно. Нужно разобрать каждое из этих показаний по существу и только тогда решить, какому из них отдать предпочтение.