Правила честной ловли

разве тебе не знакомы?

В сетях ты заузил ячейки.

Сети твои незаконны!

И ежели невозможно

жить без сетей на свете,

то пусть тогда это будут

хотя бы законные сети.

Старые рыбы впутались —

выпутаться не могут,

но молодь запуталась тоже —

зачем же ты губишь молодь?

Сделай ячейки пошире —

так невозможно узко! —

пусть подурачится молодь,

прежде чем стать закуской.

Сквозь чертовы эти ячейки

на вольную волю жадно

она продирается все же,

себе разрывая жабры.

Но молодь, в сетях побывавшая,—

это уже не молодь.

Во всплесках ее последних

звучит безнадежная

мертвость.

Послушай меня, председатель,—

ты сядешь в грязную лужу.

Чем уже в сетях ячейки,

тебе, председатель, хуже.

И если даже удастся

тебе избежать позора,

скажи, что будешь ты делать,

когда опустеет Печора?

Грохая тяжко крылами,

лебеди пролетели.

Хмуро глаза продирая,

встает председатель артели.

Он злится на сон проклятый:

«Ладно, пусть будет мне хуже!»

И зычно орет подручным:

«Сделать ячейки уже!»

Валяйте спешите, ребята,

киношники и репортеры,

снимайте владыку Печоры,

снимайте убийцу Печоры!

1964

ПАНОПТИКУМ В ГАМБУРГЕ

Полны величья грузного,

надменны и кургузы,

на коммуниста русского

нахмурились курфюсты.

Все президенты,

канцлеры

в многообразной пошлости

глядят угрюмо, кастово,

и кастовость их —

в подлости.

За то, что жизнь увечили,

корежили,

давили,

их здесь увековечили,

вернее,

увосковили.

В среду заплывших,

жирных

и тощих злобных монстров

как вы попали,

Шиллер,

как вы попали,

Моцарт?

Вам бы — в луга светающие,

вам бы —

в цветы лесные…

Вы здесь —

мои товарищи.

Враги —

все остальные.

Враги глядят убийственно,

а для меня не гибельно,

что я не нравлюсь Бисмарку

и уж, конечно, Гитлеру.

Но вяжу среди них,

как тени роковые,

врагов

еще живых

фигуры восковые.

Вон там —

один премьер,

вон там —

другой премьер,

и этот —

не пример,