И ушла к соседу наверх. И картинки с собой унесла. Теперь у них наверху уже целый музей. И ребенок, конечно. Не все же время они картинки развешивают. От бывшего соседа, а теперь уже законного мужа. Хорошенький такой мальчуган, пухленький, веселый.

А Вася, бывший муж, перестал смеяться. Тоже стал интересоваться картинками. В порядке изучения проблемы. Что, мол, в них такого особенного, если из-за них его жена бросила.

— Разрешите войти, Геннадий Яковлевич? — спросил Л. А. Брутов, всем своим видом выражая готовность действовать и быть полезным: писать докладные записки, справки, инструкции, ответы на письма, препроводительные бумаги и выполнять массу других в высшей степени важных и необходимых дел.

— Пожалуйста, — вежливо ответил Геннадий Яковлевич, откладывая в сторону газету и всем своим видом показывая, что готов уделить столько внимания подчиненному, сколько потребуется, но не больше.

— Геннадий Яковлевич, — сказал Лев Артурович нерешительно, — извините, что побеспокоил вас.

Когда Брутову так подчеркнуто вежливо говорили «слушаю вас», он терялся и забывал о том, что хотел спросить. Вот и сейчас он пришел отпроситься с совещания, которое было назначено на утро следующего дня. Жена уехала в командировку, и ребенка надо было самому отводить в садик. Вместо этого Брутов озабоченно кашлянул и деловито, как и подобает добросовестному служащему, спросил:

— Геннадий Яковлевич, я хотел уточнить, совещание назначено на девять часов?

— Да, — сказал Геннадий Яковлевич, окидывая Брутова внимательно-изучающим взглядом. — Точно на девять.

— Спасибо, Геннадий Яковлевич. Спасибо. — И, осторожно прикрыв за собой дверь, Брутов вышел.

«Подхалим, хотя работник ничего, старается», — мелькнула мысль у начальника, и он вновь с удовольствием взялся за отложенную газету.

«Трус! — выругался Брутов. — Самодовольный тип! Читает газету и оторваться от нее не может, отложил, а руку не отпускает, не терпится ему. Даже не поговоришь с ним как следует. Заходишь и боишься: вспомнит о каком-нибудь старом поручении и начнет пилить, все настроение испортит». Брутов поспешно собрал бумаги со своего стола и запихнул в огромный кожаный портфель, похожий больше на чемодан и пригодный для дальних поездок в командировку и даже за границу.

Надо было готовиться к этому дурацкому совещанию. А Брутов терпеть не мог совещаний. Во-первых, потому что накануне Г. Я. предупредил, что на совещании, возможно, будет присутствовать вышестоящий представитель. Во-вторых, на совещаниях Брутова почти всегда критиковали. Выработать иммунитет к критике он не мог. Ему почему-то казалось, что критика — это своего рода увертюра к приказу о снятии его с работы. В душе он люто ненавидел критику и считал ее одним из самых отвратительных пережитков. Но на словах он всегда поспешно соглашался с критикой и клятвенно обещал устранить все недостатки. Когда же критиковали других, то радоваться этому ему мешал страх, что сейчас разделаются с коллегой и примутся за него.

После работы озабоченный Брутов помчался на трамвайную остановку, затем с трамвая пересел на троллейбус и наконец через пятьдесят минут был дома. Поднимаясь пешком по лестнице на пятый этаж, он вдруг со скорбью подумал, что надо было не идти домой, а съездить в магазин за раскладушкой. Она нужна, чтобы на ней переспала теща, а утром отвела в садик ребенка. Затем предстояло привезти тещу. Нет, лучше всего было вначале заехать за тещей, потом уж с ней поехать в магазин за раскладушкой.

Ну, делать нечего. Брутов поехал в магазин, купил раскладушку. Привез ее домой. Затем на такси помчался за тещей. Тещи не оказалось дома.

В груди у Брутова все кипело и клокотало. Время, которое он рассчитывал затратить на подготовку к совещанию, уходило на бессмысленные разъезды. Оказалось, теща поехала к ним. Телефона не было ни у тещи, ни у Брутова. Когда надо было о чем-то условиться, пользовались сложной системой. Брутов звонил своей тетке — у нее был телефон — и просил что-то передать кому-то из своих многочисленных родственников, друзей или просто знакомых. Тетка четко передавал это требуемому человеку. Затем ей снова звонил Брутов. Иногда они могли целый вечер переговариваться подобным образом. Тетка была вежливой и воспитанной женщиной, к тому же она в свое время с золотой медалью окончила пансион благородных девиц. Об этом Брутов с явной гордостью сообщал особо близким знакомым.

Правда, было одно маленькое неудобство — тетушка иногда увлекалась, вела себя так, будто она сама Брутов: давала от его имени согласие на прием гостей, на денежный кредит, на покупку вещей, принимала другие самостоятельные решения.

Брутов вернулся домой, и здесь его ждал удар: теща, уложив спать пятилетнего внука, только что уехала от них. В суматохе он не догадался написать ей записку, чтобы она подождала его. Было уже половина десятого вечера. Ноздри у Брутова раздувались, как у породистого жеребца. Надо снова ехать к теще. Чего доброго, она уже легла, и ее придется вытаскивать из постели. Хуже всего, конечно, если она просто не захочет открыть дверь. С ней это бывало.