Литой чугунный крест, установленный на соседней могиле, вдруг резко ухнул вниз — его словно бы кто-то утянул под землю. А потом могильный холм просел — обратился в неглубокий провал. И наружу из этого провала через пару мгновений высунулось что-то округлое, желтоватое, покрытое подобием старой пакли.

«Я ошибся — поднял из гроба не того мертвеца? — ошалело подумал Валерьян. — Или с чем-то переборщил?..»

И ответ он получил почти тотчас.

Из могилы, на которой только что стоял чугунный крест начало выползать существо: с черными провалами на месте глаз, с почти лысым черепом, в одежде, истлевшей настолько, что неясно было: мужчине она принадлежала когда-то или женщине? И одновременно с этим с противоположной стороны от Валерьяна стал осыпаться внутрь еще один могильный холм. А потом — вздрогнула и чуть просела черная глыба мрамора, на которую облокотился Валерьян.

И — он не стал ждать, что произойдет дальше. Наплевав на драгоценные камни, что так и остались лежать возле алтыновского склепа, махнув рукой на то, чтобы воочию узреть результаты своего эксперимента, Валерьян отскочил от провала, в котором тоже уже наметилось некое шевеление. И очертя голову побежал к видневшимся за деревьями воротам в кладбищенской ограде.

Ворота располагались недалеко. Однако по пути Валерьяну пришлось совершить три или четыре козлиных прыжка, чтобы перескочить через возникающие ямы в земле — всё новые и новые.

Кладбищенскую калитку кто-то замкнул на ключ: сколько ни дергал её Валерьян, она не поддавалась. А ведь когда он давеча в неё входил, она была открыта! Не иначе, как здешний поп, уходя, решил её запереть! И Валерьяна уже окатывало волнами ужаса: из земли лезли всё новые и новые кадавры. Но тут вдруг он заметил, что двустворчатые чугунные ворота погоста закрыты чисто символическим способом. Толстая железная цепь стягивала крайние прутья воротных створок, однако никакой замок концы этой цепи не скреплял. И Валерьян кинулся её разматывать.

3

Иванушка после турманов выпустил в небо чистых голубей. Те летали не так затейливо, но зато годились для «голубиной охоты»: приманивания к себе на голубятню чужих птиц.

Сначала Иван спугнул из голубятни правиков — тех птиц, которые имели привычку закладывать круги вправо, когда спускались к земле. Потом пришел черед левиков. Птицы стали нарезать в небе сходящиеся круги, а Иванушка, запрокинув голову, следил: не вмешается ли в его стаю чужой голубь, которого его «охотники» могли бы завлечь к себе на голубятню. На этот случай у Ивана был заготовлен у слухового окна тайник: сеть, которую нужно было быстро набросить на пришлеца, чтобы не дать ему улететь. Но пока что ни одного чужака он среди своих голубей в небе узреть не мог.

Смотрел он в основном вверх, что делается на земле — не видел. И в сторону Духовского кладбища поглядел чисто случайно — когда с полдесятка его голубей вдруг отбилось от общей массы и полетело вдоль Губернской улицы к Духову лесу.

Зрением купеческий сын обладал чрезвычайно острым — даром, что ли, высматривал турманов в заоблачных высях! Но сейчас он сперва разглядел только Зину: она стояла на самой верхотуре церковной колокольни, на огороженном чугунной оградкой круговом балкончике под самыми колоколенными часами. Белое платье так трепыхалось от ветра на тоненькой Зининой фигурке, что невысокая девушка походила издалека на голубку с распущенными крыльями. Соломенная шляпка свалилась с её темноволосой головы и держалась на одних только лентах — Иванушка и это разглядел! И, уж конечно, увидел он и то, как Зинуша отчаянно, заполошно размахивает обеими руками, вскинув их над головой.

Семнадцатилетнюю Зину Тихомирову, дочку протоиерея Александра — настоятеля храма Сошествия Святого Духа — Иванушка знал с самого детства. А его отец по нескольку раз в году посылал Зине в подарок большую корзинку со сластями из своей лавки: на Пасху, на Рождество, на именины, ко дню рождения. И даже заводил с сыном разговор — не приглянулась ли ему поповская дочка? Однако Иванушка очень долго и сам не знал: чувствует ли он к этой пригожей черноглазой девице что-то большее, чем просто дружеское расположение? А когда разобрался с этим, его отец отчего-то перестал свои вопросы задавать. Решил, должно быть, что проку от этого не будет: его сынок ленив сердцем так же, как и умом.

Иванушка — надо отдать ему должное — не раз и не два порывался с отцом поговорить. И хотя бы намекнуть, что — да: Зина нравится ему. Однако всякий раз ему что-то мешало это сделать. А потом — из-за граница вернулась Иванушкина тетка вместе с его двоюродным братцем, Валерьяном. И красавчик Валерьян, едва только Зину увидел, так и принялся вокруг неё увиваться! То подносил ей в подарок парижские каталоги с изображеньями дамских платьев. То декламировал ей какие-то непонятные стихи на иностранном языке. То просил её спеть — и аккомпанировал ей на фортепьяно. А на её именины — восьмого июня — напросился сам отнести ей корзинку со сладкими подарками.

И Зина — ничего: принимала его знаки внимания, не возражала. Даже улыбалась Валерьяну. А уж какими он улыбками её одаривал! У него-то все зубы были на месте — никто его Щербатым дразнить не стал бы… Даже и то, похоже, не вредило ему в глазах поповской дочки, что он никогда не посещал церковь — на что отец Александр ему не раз пенял.

— Надеюсь, сын мой, увидеть тебя в храме Божием, — сказал как-то раз священник Валериану в присутствии Иванушки.

И у того болезненно защемило под ребрами слева — когда он услышал, как протоиерей Тихомиров называет сыном его двоюродного брата.