Сейчас в кают-компании не было ни одного григорианца. Нервничая, я сцепила руки в замок и они, бледные, выделялись на черном платье, словно большая буква «V».

Раздался писк подключаемого микрофона. У меня екнуло сердце, я перебирала пальцами, едва дыша. Сейчас на двух чашах весов лежало будущее: в одном мирный договор подписывают, я остаюсь на «Стремительном» и продолжаю, сжав зубы, служить хозяину. После войны, скорее всего, меня переведут… А с возрастом я покачусь все ниже. Когда цветок увянет, мне найдут замену. Может быть, я заинтересую кого-нибудь ниже званием и положением. Все ниже и ниже, пока не стану не нужна никому… Как закончу свою жизнь, я не знаю. Будущее в тумане. Но ничего хорошего там нет.

Если я приму предложение генерала, туман придет сразу. Но у меня будет надежда добиться свободы, и я готова платить любую цену… Не я ее продала. Это решили за меня – обстоятельства и мое правительство. Но я заплачу, чтобы ее вернуть.

Я глубоко вздохнула и крепко стиснула пальцы, борясь с головокружением.

В распахнутых дверях появилась сутулая фигура, и я замерла на вдохе.

Эс-Тирран и свита за ним замерли, осматривая зал. Этого требует церемония. С заминкой зазвучала музыка и под звуки марша они двинулись к трибуне по красной дорожке. За ним шли советники, помощники и охрана.

Он был в броне. Мой взгляд скользнул по фигуре и остановился на кинжале.

Генерал прошел мимо, даже не взглянув на меня, словно мы не договорились накануне. Голова кружилась все сильней, в глазах потемнело, и я вспомнила, что нужно дышать.

Делегация взошла на трибуну.

Лиам первым подошел к микрофону, и голос загрохотал по залу – он поздравлял всех с «долгожданным днем», поздравлял с окончанием тяжелой войны «для всех нас», будто не сам ее развязал и говорил, как счастлив подписать договор с Григом. Ложь. Григ он ненавидит – за то, что тот не сложил оружие.

Он говорил что-то еще, но я не разбирала слов. Голос Лиама гремел в ушах, как гнев бога-громовержца. Гремел, словно он уже знал о моем предательстве. В уверенной позе Эс-Тирран стоял рядом и в своей броне выглядел грозно, как страшный вестник войны. У них воинственный народ. Любой повод они воспринимают за приглашение к сражению – личному или государственному.

Лиам закончил и уступил место генералу.

Тот сказал несколько приветственных слов своим. Выразил сдержанную радость от победы и публично пообещал подписать на равных мирный договор. Я смотрела, как они отходят к столу и по очереди жмут друг другу руки. Начиналась главная часть церемонии, речи окончены… Сейчас на сцену вызовут ксено-этика. Я уже приготовилась, что офицер-распорядитель выкрикнет мое имя, но внезапно пригласили Эрика.

Я выдохнула и отпустила измученные нервами пальцы. Генерал невозмутимо наблюдал за приготовлениями и в мою сторону не смотрел. А может, я все придумала вчера? Может воспаленное испуганное сознание все придумало? Ни одного взгляда, ни одного намека…

Мгновение и договор подписан.

Эс-Тирран произнес короткую клятву, обещая беречь хрупкий мир. Официальная часть закончена.

Лиам протянул руку для торжественного рукопожатия, но григорианец прошел мимо и спустился с трибуны. Удивленные люди следили за ним, бесстрастной осталась только свита. Он шел ко мне. Тот момент, которого я ждала.

В горле появился ком, но я помнила его слова о самоотречении. Если бы Илария знала, что это, меня бы здесь не было.

Григорианец остановился в метре и упал на колени, он склонился в низком поклоне, упираясь руками в пол, и он застыл со сгорбленной спиной на целых три секунды. Так кланяются монарху… И перед клятвой, если хотят, чтобы ответили согласием. Только жизненная необходимость заставит григорианца припасть перед рабыней.

Я смотрела на напряженные плечи и спину генерала, боясь поднять глаза и увидеть колкие взгляды и шокированного Лиама, которому некому объяснить, что происходит.

Григорианец выпрямился, но остался на коленях.

– Согласна быть названной?

Он спрашивал, готова ли я к взаимной клятве.

Я онемела: тело стало совсем невесомым, я его не чувствовала. Все взгляды в зале были направлены на меня.

– Да, – выдавила я, бросаясь в неизвестность и отрезав себе пути отступления.

Он сделал шаг навстречу, шершавая ладонь легла на шею, он притянул меня к себе и мы соприкоснулись лбами.

– Перед Двуликими и свидетелями говорю, что ты моя женщина…

У меня закружилась голова. Слова брачной клятвы!

Я поняла, о какой жертве он говорил. У григорианцев клятва дается на всю жизнь. Ради победы он навсегда закрыл себе возможность получить наследника. Закрывал он ее и для меня. Я ничего не теряла, право распоряжаться собой я получу нескоро.

Помню о себе все.

Я рабыня, мне больше нечем жертвовать.

И отступать поздно – на нас смотрят. Я боялась Эс-Тиррана, но если я захлопну перед собой эту дверь – что останется? Маленькая каюта и Лиам?