Наряду с закономерным снижением роли скотоводства и земледелия в северных районах андроноидного ареала наблюдается еще одна закономерность, касающаяся изменения состава стада: если у лесостепного и южнотаежного населения эпохи поздней бронзы, судя по остеологическим остаткам, преобладал крупный рогатый скот, то на северных таежных памятниках костные остатки показывают преобладание лошади. Так, на Чудской Горе, расположенной в северной половине андроноидного ареала, остеологические материалы показали следующий состав стада (по числу особей): лошадь — 29 (55 %), корова — 18 (34 %), мелкий рогатый скот — 6 (11 %). Это, видимо, объясняется тем, что лошадь более, чем корова и овца, была способна добывать корм из-под снега. В условиях многоснежных таежных зим это качество способствовало лучшей выживаемости.

Давая общую оценку многоотраслевого хозяйства на юге таежной зоны и в северной части лесостепной полосы Западной Сибири, следует особо отметить, что оно обладало большими адаптивными возможностями, чем охотничье-рыболовческое хозяйство в тайге и пастушеско-земледельческое в степной зоне, которые были более односторонними и менее динамичными. В плохие для охотничье-рыболовческих занятий годы носители многоотраслевого хозяйства могли переключаться на преимущественно пастушеско-земледельческий образ жизни и наоборот; недостаток заготовленного на зиму рыбного продукта мог быть возмещен хлебным запасом; уменьшение количества домашнего скота можно было в какой-то мере компенсировать охотой. Следовательно, многоотраслевое хозяйство потому и рационально, что способно постоянно менять количественное соотношение и производственную значимость разных своих сторон и звеньев.

Такая динамичность и обусловленная ею надежность многоотраслевого хозяйства должны были стимулировать развитие общественной структуры. Вряд ли случаен тот факт, что столица Сибирского ханства Искер находилась не в степи и даже не в лесостепи, а на юге таежной зоны, где, видимо, существовала более подходящая социальная среда для возникновения центра политического объединения. В этой связи интересно, что наиболее яркие и богатые культуры Западной Сибири локализовались в пограничье лесостепной и таежной зон: боборыкинская и липчинская (энеолит), самусьская и кротовская (развитой бронзовый век), черкаскульская и еловская (андроновское время), потчевашская и релкинская (раннее средневековье) и др.

Локализация на стыке двух основных ландшафтно-растительных зон — леса и степи — давала более разносторонние возможности приспособления к природной среде. Кроме того, эта территория, являясь зоной контактов ареалов производящей и присваивающей экономики, была местом, где издревле концентрировался культурный, производственный и социальный опыт населения разных культур — охотников, рыболовов, земледельцев и скотоводов. К. Маркс подчеркивал, что области, сочетавшие разные природные условия, дают лучшие возможности для экономического, а следовательно, и социального развития. Он, в частности, замечает: «Не абсолютное плодородие почвы, а ее дифференцированность, разнообразие ее естественных продуктов составляют естественную основу общественного разделения труда; благодаря смене тех естественных условий, в которых приходится жить человеку, происходит умножение его собственных потребностей, способностей, средств и способов труда» (Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 23, с. 522).

Можно предполагать, что со времени сложения на юге тайги и на севере лесостепи многоотраслевого хозяйства, сочетавшего присваивающие промыслы и производящие отрасли, т. е. видимо, еще с энеолита, население этой территории по потенциальным возможностям своего экономического и социального развития находилось в более выгодном положении, чем население степей и более северных таежных районов.

Археологические материалы, накопленные за последние десятилетия, говорят о том, что в этнокультурном отношении Западная Сибирь издревле была много ближе Восточно-Европейской части СССР, чем Восточно-Сибирской. Это, видимо, объясняется тем, что Восточная Европа и Западная Сибирь, прежде всего их таежная и предтаежная зоны, являлись ареной формирования и последующего распада уральской языковой семьи, итогом чего было сложение финской, угорской и самодийской языковых ветвей.

В свое время В.Н. Чернецов высказал мысль, что сложение уральской языковой семьи было следствием продвижения в мезолитическую эпоху на территории, прилегающие к Уральскому хребту, южного населения — из Приаралья и, возможно, Прикаспия. Придя на север, оно ассимилировало аборигенов, результатом чего и явилось сложение уральской (протофинно-угоро-самодийской) общности (Чернецов, 1951, 1964а). Дальнейшее расселение на запад и восток привело к расширению ареала этой общности и затем к ее распаду (Чернецов, 1964а; 1973, с. 12–13). Точка зрения В.Н. Чернецова до сих пор представляется верной в своей основе и пользуется признанием в археологической среде.

Процесс распада протофинно-угоро-самодийской общности особенно явственно прослеживается на территории Западной Сибири. Ранее уже говорилось, что с позднего неолита (а по некоторым данным — с более раннего времени) в таежном и предтаежном Обь-Иртышье существовали три разные культурные (этнические) линии преемственности, наиболее хорошо выраженные в традиционности орнаментальных комплексов: гребенчатая традиция (разделившаяся накануне эпохи бронзы на собственно гребенчатую и андроноидную), гребенчато-ямочная традиция и отступающе-накольчатая (отступающе-прочерченная) традиция (Косарев, 1974б, 1981, с. 22).

В конце неолита гребенчатая традиция локализовалась в основном в районах, прилегающих к Уралу (стоянки Сосновый Остров, Чащиха, Нижняя Макуша, Дуванское 5, Честыйяг, Сортынья I и др.). По своей орнаментальной схеме восточноуральская гребенчатая керамика наиболее близка посуде волго-камского гребенчатого неолита; видимо, на поздних стадиях неолитической эпохи эти два гребенчатых ареала — приуральский и зауральский — составляли единый массив этнически родственных культур. Однако с конца неолита различия между приуральской и зауральской частями гребенчатого массива все более углубляются. Гребенчатая традиция в Приуралье развивается более консервативно. В энеолите и в начале бронзового века там распространяются памятники гаринско-борской культуры с керамикой, которая и в орнаменте, и в форме несет все основные традиционные черты, характерные для местной неолитической гребенчатой посуды.