— Молодой человек, вам не кажется, что ваша дерзость переходит всяческие границы? — Возмущенный ректор с таким видом повернулся к Торадзе, словно требовал от него ответа за невоспитанность подопечного.

В ответ врач беспомощно развел руками. Он прекрасно понимал, что его вмешательство еще больше распалит Рамаза Коринтели.

— Может быть, уважаемый, может быть, я в самом деле хватил лишку. Но отложим вопросы этики до лучших времен. Давайте вернемся к рентгеновскому излучению из созвездия Геркулеса. Ваш труд, если вы помните, начинался фразой, что в 1971 году один из спутников зафиксировал мощное рентгеновское излучение из восточного сектора созвездия Геркулеса. Ученых поразила одна странность: излучение неожиданно прекратилось. И вот после восьмимесячного перерыва аппаратура снова зафиксировала его, испускаемое каким-то телом сферообразной восточной группировки созвездия. Ваш взгляд оказался ошибочным в силу ряда обстоятельств: вы не смогли обнаружить, не нашли тело, вокруг которого вращается источник излучения. Ни вы, ни ваши коллеги в международном масштабе не обнаружили его по той простой причине, что не пытались искать там, где нужно. За объяснением вашей проблемы вы обратились к иным сферам и посему отклонились от пути к истине.

— А вы? В каком направлении вы ведете работу?

Рамаз понял, что победил, — ректор с напряженным интересом и почтительностью ловил каждое его слово.

— Вы и ваши коллеги проглядели одно. Вещество звезды обладает плазмой высокой температуры, вдобавок еще и электропроводимой. Звезда начинает рентгеновское излучение, и здесь ее что-то «возмущает». Вы лучше меня знаете, что, согласно общепринятой модели, часть массы главной звезды стремится к нейтронной звезде и во время сближения ее скорость несколько падает, что способствует так называемому термическому, рентгеновскому излучению. Я обнаружил нейтронную звезду, которая обращается вокруг исследуемой звезды Геркулеса с периодом один и семь десятых дня, — Он внезапно замолчал, испытующе глядя на ректора, словно хотел узнать, какое впечатление произвели его пояснения на всемирно известного, но сверх меры самоуверенного ученого. — Если угодно, я готов предъявить мою дипломную работу, которая поможет вам детально ознакомиться с моими соображениями, расчетами и выводами, — неожиданно коротко закруглился Рамаз и протянул ректору аккуратно сложенные листки.

Ректор надел очки и стал читать. В кабинете воцарилась тишина. Зураб Торадзе повернулся к Коринтели, ему хотелось подмигнуть и улыбкой поздравить бывшего пациента с победой, с большой победой, но Рамазу и в голову не пришло взглянуть на него. Он сидел будто окаменев, уставившись сверлящим взглядом в лоб ректора, словно пытаясь проникнуть за лобную кость и увидеть, как в мозгу того рождаются и роятся мысли.

Ректор чувствовал на себе жар его глаз. Он явно тянул время. В третий раз перелистал семистраничный труд, хотя для разбирающегося в проблеме ученого все было ясно после первого же прочтения.

— Видите, сколь очевидной представляется сложнейшая проблема после ее решения и объяснения?

— Вы совершенно правы! — поднял голову ректор, снял очки и посмотрел на молодого человека. — Скажу вам откровенно, я не знаю, хорошо это или плохо. Я никогда не интересовался этим вопросом с философской стороны. Каждое великое открытие столь легко и просто трактуется в школе и в студенческой аудитории, словно оно так же шутя и играючи появилось на свет божий. Наверное, из-за этого наука никак не может сравняться с искусством.

— Вы правы, каждое научное открытие есть новая ступень бесконечной и неровной лестницы. Ступени могут быть существенно различны по величине, но они всего лишь ступени. А великие образцы искусства представляют собой независимые миры.

— Замечательно, мой друг, именно, воистину так! — горячо воскликнул ректор, но моментально опомнился, и вспыхнувшее лицо его сразу потускнело. Он вспомнил, что разговаривает не с кем-то из ученых своего ранга, а со студентом-заочником третьего курса. — Очень хорошо, молодой человек, очень хорошо! Зураб Торадзе, как всегда, не ошибся. Вы действительно очень талантливы. Я как ученый должен признать, что решение вашей проблемы реально. Полагаю, эксперимент подтвердит существование нейтронной звезды, которая обнаружена вашей поразительной интуицией и вычислена теоретически. Диплом воистину будет блестящим, и я постараюсь поставить вопрос о присвоении вам сразу звания кандидата физико-математических наук.

— Я счастлив, батоно Серги, что вы так высоко оценили моего бывшего пациента. Хочу присовокупить, что помимо грузинского и русского Рамаз Коринтели великолепно владеет английским, немецким и французским.

— Это правда? — спросил ректор Рамаза.

— Вы можете проверить!

— Что вы, я верю и искренне радуюсь нашему знакомству. За долгие годы моей деятельности мне редко выпадало счастье встречаться с таким самородным талантом, как ваш. К тому же найти в вашем лице человека просвещенного и знающего, наделенного несомненным исследовательским даром. Считайте, что ректор университета на вашей стороне. Добро пожаловать первого сентября, мы составим конкретный график экзаменов.

Ректор встал.

Зураб Торадзе проворно вскочил и придвинул свой стул к столу.

Рамаз неторопливо поднялся, но даже в его вялых движениях сквозило потаенное ликование, вызванное победой.

— Мне забрать работу или оставить вам?

— Разумеется, она должна быть у вас! — Ректор подчеркнуто старательно сложил листки и протянул их Коринтели.

— Может быть, лучше представить исследование на рассмотрение Академии? Не исключено, что до моей защиты, то есть до января, кто-то другой решит эту проблему?

— Вы правы, — смутился ректор, — совершенно правы. Знаете что, лучше всего сдайте завтра свой труд в канцелярию Академии, а я переговорю с президентом.

— Счастливо оставаться, товарищ ректор!

— Всего доброго, батоно Серги, большое спасибо за внимание! — не скрывал радости Торадзе.

Коринтели стремительно распахнул темно-каштановую дверь длинного кабинета. Пропустив вперед врача, он закрыл ее и с ехидной и несколько угрожающей улыбкой снова вернулся к ректору:

— И все-таки тогда вы поступили неправильно, уважаемый!