Уже будучи губернатором в Киеве с 1711 по 1718 годы, князь Дмитрий Михайлович обнаружил свои административные таланты. Затем, возглавляя Камер-коллегию, он сумел собрать материалы и подготовить новую государственную табель, или роспись, государственным доходам и расходам.

Герцог де Лирия в своих злых характеристиках современных ему вельмож при русском дворе писал: «Он был один из тех стариков, которые вместо всякой системы твердят одно: «Для чего нам все новые обычаи? Разве не можем мы жить, как живали наши отцы, так, чтобы иностранцы не предписывали нам новых законов? У него было достаточно ума, но было много и злости, тщеславие невыносимое и гордость беспримерная». Трудно сказать, насколько эта характеристика соответствует действительности.

Дмитрий Михайлович был телом сухощав, роста небольшого. Но голову держал всегда высоко и не замечать себя не позволял никому. После него остались очень интересные рукописные материалы, посвященные вопросам государственного устройства. Несмотря на свою нелюбовь к иноземцам, он довольно долгое время находился в переписке с известным государственным деятелем петровского времени голштинцем Генрихом Фиком, который был в свое время послан Петром Великим в Швецию для изучения государственного устройства и системы административного управления в этой стране. Некоторые историки вообще считают, что политическим идеалом Голицына был государственный строй Швеции. Так писал, например, Д. А. Корсаков. Думается, что «идеал» — слишком сильное слово. Но в том, что князь Д. М. Голицын высоко ставил шведские порядки и давно вынашивал идею ограничения самодержавной власти в России, сомнений быть не может. Правда, мне кажется, что здесь его конституционные мечтания имели скорее олигархическую основу, имея в виду тоску по боярской думе, нежели республиканскую...

Брат его — фельдмаршал князь Михайла Михайлович-старший считался одним из наиболее выдающихся полководцев петровского времени. Человек он был добрый, даже мягкий по отзывам современников, отец большого семейства. Михаил Голицын пользовался большим авторитетом в армии. Не исключено, что именно поэтому Екатерина, вручив ему фельдмаршальский жезл, поспешила удалить его из Петербурга в Украинскую армию. В общественных делах он предоставлял право первенства брату Дмитрию и самостоятельностью не отличался.

Никто из собравшихся не желал первым начинать обсуждение того, зачем сошлись. Но постепенно взоры всех скрестились на маленькой фигуре князя Дмитрия Михайловича. Он откашлялся...

— Что, господа министры? Мужеская линия императорского дома пресеклась, а с нею пресеклось и прямое потомство Петра Великого. Надобно думать, кого избрать на российский престол...

Из дальнего угла к нему тут же подскочил Алексей Григорьевич. Он вытащил на ходу какую-то бумагу из-за обшлага кафтана и, перебив Голицына, закричал:

— Вота, глядите... Вота завет покойнаго государя, скрепленный его рукою... Глядите! Он передает наследие свое по кончине обрученной с ним государыне-невесте! Такова его воля... Его!..

Он с размаху положил бумагу на небольшой круглый столик, стоявший посредине палаты. Все сгрудились, внимательно разглядывая завещание, в конце которого стояла характерная подпись: «Петръ»... Пожалуй, один лишь князь Василий Лукич смотрел при этом в сторону, да князь Сергей Григорьевич пару раз украдкой взглядывал на него.

Дмитрий Михайлович раньше других оторвался от созерцания тестамента и сказал:

— Полно врать-то, Алешка. Кому об том говоришь? Спрячь и не показывай. Письмо твое подложно, то все знают.

— А ты на подпись погляди, али ты руки покойнаго императора не признаешь?

— Рука схожа, но ведь тестамента не было...

Среди собравшихся возникло замешательство.

И здесь, прежде чем продолжать восстанавливаемое нами историческое действо, стоит, пожалуй, сделать небольшой экскурс назад во времени, в то утро, о котором рассказывала Федору Прасковья Ивановна Дмитриева-Мамонова. Мы помним, еще тогда, объявив сродникам, что врачи более надежды на выздоровление императора не оставляют, князь Алексей Григорьевич предложил возвести на трон свою дочь княжну Екатерину. Предложение это вызвало сначала спор, а потом и раскол в клане Долгоруких. Фельдмаршал Василий Владимирович с братом Михайлою уехали... Более Прасковья Ивановна не знала ничего. Между тем события имели немаловажное продолжение.

После некоторого молчания, вызванного вспышкой и уходом фельдмаршала с братом, когда каждый на несколько минут погрузился в свои мысли, князь Сергей Григорьевич нерешительно заметил:

— Вот ежели бы духовная была, будто его величество государь император учинил государыню-невесту своею восприемницею... Но тестамента такового нет?..

— Нет! — поддержал его князь Василий Лукич. — Но мог бы быть...

Он сел за стол и, взявши лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Однако писать не приступил, а задумался...

— Нет, — снова повторил он. — Моей руки письмо худо. Кто бы полутше написал, чья рука неведома...

Он обвел глазами присутствующих и остановился на Сергее Григорьевиче. Тот, ни слова не говоря, заменил его за столом. Подошел Алексей Григорьевич, опасавшийся, как бы дело не прошло мимо него. И оба, он и Василий Лукич, принялись диктовать. Князь Сергей усердно писал.

— А как, ежели не подпишет? — спросил он, засыпая написанное песком из песочницы.

И тут подошел к старшим молодой князь Иван. Он вытащил из кармана какое-то письмецо и, протягивая отцу, сказал: