4). Убедив ее принять кондиции, потребовать от нее удостоверения в их исполнении.

5). По подписании кондиций прислать их немедленно в Москву с одним из депутатов.

6). Стараться о том, чтобы она не брала с собою в Москву своего камер-юнкера Бирона и вообще никого из придворных курляндцев.

7). Поторопить Анну Иоанновну приездом в Москву, до чего не будет объявлено в народ о кончине Петра Второго и о ее избрании.

8). О всех действиях депутатов в Митаве, о времени отъезда из Митавы царевны Анны Иоанновны и о следовании ее от Митавы до Москвы с каждой станции доносить Верховному тайному совету, для чего князю Василию Лукичу выдать «цифирную азбуку»...

9). Анну Иоанновну отнюдь не допускать ехать одну, а сопровождать ее депутатам.

10). Озаботиться, чтобы как о поездке депутатов, так и о переговорах с Анной Иоанновной не могли дойти слухи до Петербурга и за границу.

В подкрепление сей инструкции вызван был бригадир Полибин, заведовавший почтами, и ему был выдан приказ:

1). Оцепить всю Москву заставами, поставив по всем трактам на расстоянии в 30-ти верстах от города по унтер-офицеру с несколькими человеками солдат, которые обязаны пропускать едущих из Москвы только с паспортами, выданными от Верховного совета.

2). Из ямского приказа, заведовавшего почтами, никому не выдавать ни подвод, ни подорожных и никуда не посылать эстафет.

3). Вольнонаемным извозчикам наниматься запретить.

4). Проведывать, не проехал ли кто, по каким подорожным и куда из Москвы 18 января, и буде кто проехал, то записывать, по чьим подорожным.

Так уж, наверное, устроен человек, что по торжественным дням не отвязаться ему от воспоминаний. По сей причине и возвращался, знать, вице-адмирал Соймонов мыслями к событиям десятилетней давности. Круги волнений, вызванных бурными событиями, доходили и до заснеженных обывательских домов, пробивались и к нему в жарко натопленную горницу, где под негасимыми лампадами он то метался в лихорадочном бреду, то лежал обессиленный, пил квас да глядел в сумрак. Слухи, один противоречивее другого, собирали шляхетство в кружки, сколачивали наскоро партии и тут же разрушали их. Никто толком ничего не знал, все было зыбко, ненадежно. Единственное, в чем все оказывались солидарны, так это в общем негодовании против «верховников».

Не имея опыта в политической борьбе, дворянство группировалось по родству или вокруг персон, известных своим видным положением при дворе, — в России традиционно «место красит человека», несмотря на народную мудрость, уверяющую в неправильности такого взгляда. Большинство таких собраний поначалу носило характер стихийный и недоуменный.

Для Федора в эти дни главными поставщиками известий были его камердинер Семен и жена Дарья. И они старались вовсю.

— А что, батюшко, Федор Иванович, — начинал Семен, воротившись из очередного похода в город, — правду ли бают, что, как его величество государь дух-то испустил, так князь Иван Долгорукий-де, мол, с саблей наголо к народу выбег да и вскричал, мол: «Виват государыне императрице Екатерине!» — это как бы, значитца, сестрице евонной....

Федор плевался, кашлял, махал рукой и хрипел, что не было того и что врут люди. Он-де сам при кончине императора в лефортовском дворце обретался и все видел...

Семен глядел на барина недоверчиво, качая головою, говорил «ну-ну», «конешно, оно вам виднее», но уходил из опочивальни не убежденный.

Сегодня, когда многочисленные тайные в свое время документы и свидетельства, за давностью, обнародованы, прояснились и невидимые пружины, двигавшие интригу заговора 1730 года. Причем одним из деятельнейших сторонников самодержавной монархии без всяких ограничений, то есть фактически противником «затейки верховников» был не кто иной, как ближайший их товарищ по Верховному совету Андрей Иванович Остерман.

Осторожный и умный, он сразу понял, что в случае принятия кондиций, ограничивающих единодержавную власть, в олигархическом правительстве старой русской аристократии места ему не найдется. Кто он, Генрих Иоганн Остерман, безродный вестфалец, возведенный покойным императором всего-навсего в баронское достоинство? Это за его-то великие труды!..

Кроме того, в отличие от русских, Андрей Иванович никогда не забывал уроков, которые давала жизнь. А в течение последних лет жизнь в лице Голицыных и Долгоруких не раз указывала ему место. Более он в таких уроках не нуждался.

Остерман ясно видел сумбурность шляхетского движения, отсутствие единой цели, одного или хотя бы нескольких, но немногих, вождей. Увы, дворянская революция развивалась по законам стихийного и бессмысленного русского бунта, результат которого мог быть весьма жестоким.

Наконец, Андрей Иванович понимал и всю привлекательность для русских традиционного самодержавия, когда распределение благ зависит не от способностей члена общества, не от результата его трудов, а от милости самодержца и является наградой «достойным»... Вот среди этих-то «достойных» он и мог выдвинуться. А поскольку монархическое направление вполне совпадало с его чаяниями, он решил к оному примкнуть и даже внести в него некий порядок. О! Heinrich Johann Ostermann был большим поклонником того, что на давно покинутой им родине называли очень точным немецким словом die Reihenfolge — последовательность!