Теперь уже Дмитрий Михайлович внимательно вглядывался в лица окружавших его товарищей по Кабинету. Но они отводили глаза, убегали взорами. Никто ему не ответил. С избранием курляндской герцогини на российский трон согласились все. Готовы были согласиться и со вторым его предложением, но никто не желал высказывать этого вслух. И тогда Голицын со вздохом заключил:

— Ну, воля ваша... Токмо надобно написать и послать к ея величеству пункты кондиций...

И снова никто ему не ответил. Все заторопились к выходу из палаты в залу, где с нетерпением, а кто и со злостью, ожидали их решения «особы из Сената и генералитета».

Дальнейшие события нам известны: «верховные» вышли к собравшимся и Дмитрий Михайлович Голицын объявил, что «положили на престоле российском быть курляндской герцогине Анне Иоанновне». Предложение было для всех неожиданным, но, как сообщает о том журнал Верховного тайного совета, нареканий оно не вызвало, поскольку — «все к тому склонны были». Сразу после объявления большая часть присутствовавших за поздним временем разъехалась по домам, ощущая вместе с удовлетворением от кандидатуры нарастающее недовольство самоуправством «верховников». Почему не пригласили на совещание, зачем поставили перед готовым решением?.. Часть из тех, кто еще не успел уехать, князь Голицын воротил и пригласил снова в залу. Здесь он сказал, что «станет-де писать пункты, чтобы не быть самодержавию». И стал излагать свое мнение о том, как ограничить возможный самовластный произвол, чтобы отныне от имени единой императрицы дворяне российские не лишалися «не токмо имущества, но и живота своего»...

Пожалуй, в этом была его ошибка. Вернее, одна из ошибок. Уж коль скоро дело об ограничении самодержавия зачиналось в тайне и не было открыто поддержано даже членами Верховного тайного совета, можно и нужно было предусмотреть, что оно напугает еще более остальных... Нельзя было ему одному выходить с неподготовленным заявлением. Но... это с позиций потомков. А тогда? Утаить «пункты» от дворянства он тоже не мог. Конечно, он рассчитывал на поддержку тех, кто столько натерпелся от самодержавной, абсолютной власти. С некоторыми допущениями — его предложение являлось фактически предложением конституции. Вернее, попыткой конституционного ограничения абсолютизма, существовавшего в России, и перехода к новой форме узаконенного государственного устройства. Какого? Это мы сможем увидеть из пунктов сочиненных кондиций. Пока же нам ясно одно — фактическая власть, по-видимому, должна была принадлежать Верховному тайному совету, как это уже и было при Петре Втором. Но теперь Дмитрий Михайлович предлагал этот порядок узаконить.

Тут, для того чтобы окончательно понять, почему такая идея могла возникнуть в голове старого князя Голицына, нужно еще раз вернуться к его портрету. Аристократ не просто по происхождению, но и по убеждениям, он был чрезвычайно высокого мнения о своих способностях и ни минуты не сомневался, что соборное правление государством избранными «вышними» персонами есть единственная правильная форма управления в современном ему обществе. Он никогда не забывал деяний двух замечательных своих предков, двух Васильев Васильевичей Голицыных, с честью послуживших русской земле. Один был деятелем Смутного времени. По смерти царя Бориса Годунова он принял сторону Самозванца, а затем явился одним из первых участников его низвержения. Деятельно проявил себя в борьбе с Шуйским. А когда патриарх Гермоген предложил ему порфиру, благоразумно, но гордо отказался «во избежание смут и нестроений».

Второй — был фаворитом царевны Софьи, одним из инициаторов отмены местничества. Был, пожалуй, самым образованным человеком своего времени. Ведь это ему принадлежали первые в России идеи освобождения крестьян от рабства с землею...

Князь Дмитрий Михайлович был уверен, что избрание слабой герцогини без герцогства на русский престол, при наличии определенных кондиций, позволит утвердиться в государстве режиму олигархии и пустит общественное развитие по шведскому образцу. Таковы, можно предполагать, были его мысли «по большому счету».

Ну а с личной точки зрения? Не может быть, чтобы в предполагаемой комбинации не было для него никаких личных выгод. Казалось бы, для него кондиции, ограничивающие власть самодержавия, бессмысленны и даже вредны. Кому как не ему, предложившему кандидатуру Анны на престол, будет в первую очередь благодарна государыня? Какой простор для фавора!..

Но князь Голицын был стар и мудр. Он прекрасно помнил горький опыт своих предшественников, возводивших на троны монархов, но по тем или иным причинам оказавшихся неспособными стать подлинными фаворитами. В результате большинство из них в лучшем случае ждала скорая отставка, в худшем же... Как избежать такой участи? Как не только уцелеть, но и сохранить свое влияние, власть, когда рядом с вновь избранным потентатом появятся неизбежные фавориты?

Единственный способ, по мнению Дмитрия Михайловича, заключался в ограничении самодержавной власти высшей персоны. Тогда и фавориты не страшны. Пусть будут, пусть роятся...

Однако так мыслил, скорее всего, он один. Канцлеру Головкину легче было бы подлаживаться к единой фигуре. А если иметь в виду барона Остермана, то для него коллегиальная форма правления в любом случае ослабляла бы его значение. Да и большинство дворянства еще крепко должно было бы подумать, прежде чем посадить себе на шею вместо одного государя — восемь, не говоря уже о том, что сама мысль о конституции-кондициях была слишком новой, непривычной шляхетству.

Как увещевал князь Голицын в ту ночь своих товарищей по Совету и как ему удалось уговорить их на поддержку — неизвестно. Может быть, несмотря на страх перед новым и необычным, они поняли, что это действительно даст «полегчение» дворянской участи. Недаром же о том кричал Ягужинский, требуя «прибавить как можно воли». Разные могли быть соображения. В архивах сохранилась записка секретаря Василья Степанова, составленная им для Анны Иоанновны, очевидно, по ее приказу. Степанов пишет о том, что его вызвали в особливую камору, где происходило заседание «верховных», «...велели взять чернильницу и отошед в палату ту, которая пред тою, где Его Императорское Величество скончался, посадили меня за маленький стол, приказывать стали писать пункты или кондиции, и тот и другой сказывали так, что не знал, что и писать, а более приказывали иногда князь Дмитрий Михайлович, иногда князь Василий Лукич. Увидя сие, что за разными приказы медлитца, Гаврило Иваныч и другие просили Андрея Ивановича, чтобы он, яко знающий лучше штиль, диктовал, которой отговаривался, чиня приличныя представления, что так как дело важное и он за иноземничеством вступать в оное не может».