Столько вопросов, и никаких ответов.

Старик поднялся на ноги не просто так, он собирался произносить речь. Бокал, который Люиндаль держал на вытянутой руке, приветствуя собравшихся, слегка подрагивал и расплескивал вино вокруг. Но когда он произнес первые слова, все вокруг попали под влияние его звучного, сильного голоса, и это было настоящей магией.

— Все имеет свою цену, — провозгласил Люиндаль, окидывая взглядом зал, — и не всегда цена может устроить. Моя дочь — единственное, что есть у меня ценного в жизни, и сегодня она покидает мой дом.

Я затаила дыхание, чувствуя, как клинок в декольте начинает пульсировать холодом. Прикосновения не обжигали льдом, но приносили определенный дискомфорт. Его с излишком компенсировало тепло от жемчужины, которая пульсировала в ладони. Я провернула кольцо на пальце так, чтобы снаружи было видно только широкую полоску золота, а камень скрывался в кулаке. Не слишком хитро, зато надежно.

— Я отдаю ее в жены, и это — моя жертва. Она уйдет в чужие края навсегда, и это ее жертва. Но для того, чтобы союз между севером и югом был крепким и нерушимым, необходимо пролить кровь, много крови.

Люиндаль взмахнул рукой, приглашая всех желающих проследовать за ним на галерею. Я подхватила юбки и поспешила за ним, стараясь унять бешеный стук сердца. Гости расступались передо мной, пропуская вперед. Я обогнула колонну, взлетая по каменным ступеням вверх, на широкую галерею, и остановилась. Там было пусто, только четверо стражников, вяло переругиваясь между собой, водружали на постаменте затейливый эшафот.

Люиндаль мягко отстранил меня, проходя вперед, и обратился к собравшимся:

— Сегодня мы принесем в жертву ренегата, который посмел покуситься на исконный порядок моих краев. Его кровь щедро прольется, закрепляя союз между моей дочерью и южным князем. Прошу гостей насладиться свежим воздухом и приготовиться.

Про свежий воздух Люиндаль явно дал маху — на галереи завывал северный, жгучий ветер. От его прикосновений ресницы и волосы покрылись инеем, а изо рта вырывались клубы пара. Я мгновенно озябла, пальцы покраснели, и мелькнула постыдная мысль, чтобы вернуться в зал, но предупредительная Мин накинула на плечи меховую пелерину. Стало куда теплее, и я могла осмотреться.

Оллы еще не было, его не стали приводить, пока эшафот не возведен. Выглядело место казни необычно, я не видела ничего подобного ранее. Несколько деревянных балясин, соединённых между собой цепями. Ничего смертоносного, по правде сказать, но не исключено, что мудрёная конструкция могла скрывать в себе массу сюрпризов.

Я прогуливалась по галерее, сжимая в руке кольцо и взывая к нему. Я не знала, слышит ли меня божественное око, или же стоило на ходу придумать другой план, однако, я продолжала верить и надеяться, что именно жемчужина поможет мне найти крыло. Око оставалось глухим к моим воззваниям, и терпение покидало.

Галерея продувалась сотней ветров, тысячами сквозняков, от их дыхания леденели лицо и руки, а волосы слиплись в сосульки. Стоило повернуть голову, как раздавался мелодичный перестук. Находиться здесь было не по себе. Где-то внизу, на скалах, лежал бедняга, сиганувший вниз с огромной высоты на спор, подчиняясь влиянию зловредного магического дурмана. Сюда, на галерею, он не просачивался, и огонек безумия в чужих глазах постепенно угасал.

Гости разбились на группки, о чем-то негромко переговариваясь между собой. Рабочие, воздвигавшие эшафот, повздорили, послышался громкий треск, и одна из деревянных стропил переломилась пополам. Ну вот, услышала я за спиной раздраженный голос, теперь еще час ждать. Но я была не против ожидания, оно было как нельзя кстати.

Я подошла ближе к перилам. Я любила смотреть на Город Дверей в сумерках, издалека, наблюдая за тем, как множество разноцветных огней перемигиваются между собой, сплетаясь в хаотичную паутину. Город Дверей был яркий, красочный и шумный, и вряд ли бы что-то вытеснило из моего сердца любовь к нему. Он приютил меня, разрешил остаться и признал «своей», но дикий скалистый край был по-своему прекрасен. Здесь главенствовали только две понятия — черный и белый, и бесчисленное множество их оттенков и вариаций.

Неприветливые скалы, ощетинившиеся острыми пиками — черные. Рассветное небо, затянутое пухлыми облаками, через которые едва пробивался мутный силуэт поднимающегося из-за горизонта солнца, — белое. Море, жадно облизывающее подножье скалы, на которой ютился дом, — черное. Пенные гребни волн, которые беспощадно вгрызались в камень внизу, — белые. Даже редкие птицы с глухими надтреснутыми голосами, пролетающие мимо — черно-белые. Мороз пощипывал лицо, но я не могла себя заставить отвести взгляда. Суровая красота природы завораживала.