— Между прочим, о трубах, — сказала жена. — В детсадике на Игорька жаловались. Им завезли керамические трубы для оранжереи, а Игорек — воспитательница сегодня сказала — нашел какую-то железяку и все перебил.

— Выпишут еще! — махнул рукой Шипак. — Не умеют детей воспитывать, так им и надо. Впредь умнее будут.

Из другой комнаты вышел пятилетний Игорек.

— Па, — сказал он. — Почитай мне. Завтра в садике эту книжку пересказывать будем.

— Не видишь разве — мы с мамой отдыхаем, — сказал Шипак. — В другой раз почитаю. А сейчас на вот тебе конфетку, и иди во двор поиграй…

* * *

— Сегодня у нас грандиозный скандал был, — сказал Шипак, придя с работы. — Премии распределяли. И как только дошла очередь до меня, встал этот паскудник Фасольняк и давай меня грязью поливать. «Этого бездельника, — шипит, — надо в шею гнать, а вы ему премию даете! За него, — гавкает, — отдел всю работу тянет, а вы тут либерализм разводите! Я в главк, — выкаблучивается, — напишу, если вы допустите эту несправедливость!» «А я, — отвечаю, — в тот же главк анонимку накатаю, что в нашей конторе кумовство при распределении материальных благ процветает! Подергают вас комиссии, попотеете над объяснительными — будете знать, как меня обделять». И представляешь — дали все-таки. Испугались. Только Фасольняк выскочил из кабинета и дверью хлопнул.

— Так с ними и надо, — сказала жена, которая лежала, укрывшись пледом, и читала «Сестру Керри». — Главное — не позволять никому палец в рот класть. В случае чего — кусать, и никаких антимоний… А нас с Лялькой сегодня к следователю вызывали. Приятный молодой человек, только глупые вопросы задает. Где, когда и у кого вещи покупаем и кому перепродаем. Мы с Лялькой в слезы. «Что вы, что вы, миленький, какие вещи? Ничего такого не знаем и не делаем. Однажды, правда, встретили на улице какую-то тетку, она и предложила нам по замшевому костюмчику. Ну, мы и взяли. А больше ни-ни, родненький!» Послушал он, послушал — прицепиться не к чему, да и отпустил. Лялька ему перед тем колени демонстрировала — ты же знаешь, какие у нее колени, — но этот балбес — ноль внимания. Пообещал, что, если понадобится, еще вызовет.

— А мне после обеда Гунтик звонил, — сказал Шипак. — Неплохая коммерция наклевывается. Одному полезному человеку лес для дачи нужен. Гунтик поклялся: если я это дело прокручу, тот человек отблагодарит путевками в Сочи. Думаю, стоит заняться, как считаешь?

— Даже сомнений быть не может, — сказала жена. — Сделай обязательно. Между прочим, о коммерции. Учительница Игорьку в дневник записала, что он в классе конфетами торгует. Приносит из дому и продает по двадцать копеек за штуку.

— А что же он — бесплатно должен их раздавать? — сказал Шипак. — Странная логика у этих педагогов. А впрочем, пусть сами об этом думают. Им за воспитание детей деньги платят.

Из другой комнаты вышел десятилетний Игорек.

— Па, — сказал он. — Помоги куб склеить. Мне завтра нужно в школу принести.

— Господи боже мой, — сказал Шипак. — Никогда ты нам отдохнуть не даешь. Видишь: мы с мамой устали на работе. Возьми вот полтинник, пойди себе мороженого купи…

* * *

— А знаешь — в нашей конторе сокращение штатов намечается, — сказал Шипак, возвратившись с работы. — Директор собрал всех и рассказал. Попросил заведующих подготовить предложения, только спокойно, говорит, без суеты и эмоций. Не успел закончить, как этот подлец Фасольняк уже слова просит. «Что касается нашего отдела, — пенится, — то двух мнений быть не может! У нас, — захлебывается, — один кандидат на сокращение — Шипак! И мы, — хрипит, — будем твердо настаивать, чтобы сократили именно его!» Я вначале слегка разволновался, а потом успокоился. Встал и прямо ему в глаза выложил: вот, говорю, товарищ директор специально отметил, что эмоции в таком ответственном деле могут особенно навредить, а вы руководствуетесь только ими. Всем, продолжаю, давно известно, что Фасольняк уже много лет всячески травит и преследует меня. И не потому, что я ему просто чем-то не нравлюсь, а потому, что я всегда критикую его, вскрываю недостатки в его работе. Поэтому, говорю, выпад Фасольняка против меня нельзя расценивать иначе, как попытку расправиться за критику. Да я в народный контроль пойду, в «Правду» напишу, пусть знают, какие порядочки процветают в нашей конторе. На том и кончилось. Директор тут же запретил этому мерзавцу Фасольняку даже мечтать о моем сокращении. Так что мы с ним еще поработаем, еще пообщаемся, — злорадно окончил Шипак.

— Правильно сделал, что не смолчал, — сказала жена, лежа на тахте и читая «Сестру Керри». — С этими хамами нечего цацкаться, а то со света сживут. А у нас сегодня сенсация была. Моя шефиня нашла на улице кошелек, а в нем полно денег. Рублей, говорят, триста — представляешь, как этой ведьме повезло! И что же ты думаешь, она с ними сделала? Отнесла в милицию, кретинка! Наверняка хочет, чтоб о ней в газете написали. Иначе зачем бы нормальному человеку просто так — ни с того, ни с сего — с деньгами расставаться!

— Кстати, о милиции, — сказал Шипак. — Что это за повестка у нас в почтовом ящике лежала?

— A-а, это нас, наверное, в детскую комнату вызывают, — сказала жена. — Мне из школы звонили. Что-то там Игорек набедокурил. Но я думаю, зачем нам эта детская комната нужна?

— Абсолютно, — сказал Шипак. — Не хватало нам еще по милициям таскаться. Пусть сами разбираются, у них служба такая.

В комнату вошел пятнадцатилетний Игорек.

— Дед, — сказал он Шипаку, — у меня кой-какие неприятности, может, посоветуешь, как быть?

— Потом, потом, — сказал Шипак, — дай хоть чуток отдышаться после работы. На вот трешку, сходи пока что в кино…

* * *

— Слыхала новость? — спросил Шипак, вернувшись вечером домой. — Про Фасольняка. Нет еще? Загнулся Фасольнячок, дуба врезал, сердешный. Как говорят, сгорел на работе, касатик. Добился-таки своего, довкалывался. Я говорил ему, что долго не протянет, так не обращал внимания, еще и волком смотрел. Теперь на том свете пусть смотрит, пусть там порядки наводит. Мне поручили утром венки заказать. Я бы ему другое заказал, да неудобно. Бог с ним, сделаю, чтобы никто не вызверился.