— Не кричите, не плачьте, — говорит им пуночка-отец. — Я нашу песенку у злого ворона отнял. Вот она!

Обрадовалась пуночка-мать, запела песенку. Утих сынок, заснул.

С тех пор пуночки, едва завидят, что ворон мимо летит, замолкают. Боятся даже клюв раскрыть. Вот песенка и сохранилась. И сейчас все пуночки её поют своим крикливым детям.

Жил зайчик. Любил он играть в осоке на берегу озера. Однажды ел он осоку и порезал себе губу. Рассердился заяц, пошел к огню жаловаться:

— Огонь, сожги осоку на берегу озера!

— Что тебе сделала осока? — удивился огонь.

— Губу мне порезала, — ответил заяц.

— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказал огонь.

Еще больше рассердился заяц, пошел к воде и говорит:

— Вода, затуши огонь!

— Что тебе огонь сделал?

— Огонь не может осоку сжечь на берегу озера!

— Что тебе осока сделала?

— Губу мне порезала.

— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказала вода.

Больше прежнего рассердился заяц, пошел к двум мальчикам со стрелами и луками и говорит им:

— Мальчики, стреляйте в воду!

— Что тебе вода сделала?

— Вода не хочет огонь потушить!

— А что тебе огонь сделал?

— Огонь не хочет зажечь осоку на берегу озера.

— А что тебе осока сделала?

— Губу мне порезала!

— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и поранил себе губу.

Совсем озлился заяц, пошёл к мышке и говорит:

— Мышка, мышка, помоги мне, перегрызи тетиву на луках у мальчиков, чтобы не могли они стрелять.

Пожалела мышка зайчика, побежала перегрызать тетиву у луков. Испугались мальчики, схватили луки, натянули тетиву и пустили стрелы в воду. Поднялась вода и пошла огонь тушить. Испугался огонь, к осоке перебросился. Загорелась осока, а в осоке зайчик прыгает. Растерялся, из огня побежал, уши себе подпалил. Едва жив остался. Вот и стали с тех пор у зайчика кончики ушей чёрными.

Самая красивая в тундре птица — сова, правда? А ты хочешь знать, почему она так противно кричит? Так слушай.

Было это очень давно. Тогда северное сияние пело. Только ночь настанет, мороз покрепчает — оно поёт. Красиво пело, да слушать его некому было: ночью всё живое спит. А птицы в ту пору совсем голоса не имели. Сова Анипа завистлива была. Направилась она к людям. Летит, сама с собой разговаривает:

— Люди огонь выдумали, луки сделали, из камня ножи смастерили. Умные они, всё умеют. Песни громко поют. Вот у них-то я и поучусь.

Подлетела сова Анипа к самой богатой яранге. Села, слушает. Ночь, весь поселок спит, а в этом жилище человеческий голос раздаётся.

Жил в той большой яранге шаман. В то время он как раз колдовал: в бубен бил, приплясывал, размахивал руками и хрипло выкрикивал:

— Гук! Гук! Гук!

Обрадовалась Анипа, захлопала крыльями, запрыгала на месте и давай «петь».

— Гук! Гук! Гук!

Так с той поры ничего другого сова крикнуть и не может.

Остальные пичужки отправились к мудрому пауку Апайпайеку.

— Помоги нам, Великий Старик, — взмолились птицы, — дал ты нам яркое оперение, а мы хотим красиво петь!

— Жадные вы. — укоризненно проговорил Апайпайек. — плохо это! Вам и платье красивое, и песни звонкие, а другим ничего!

Посоветовались между собой пернатые и просят:

— Позволь нам с северным сиянием поменяться. Мы ему свои краски с оперения подарим, а ты нам его голос отдай. Ему он не так нужен. Его никто не слушает: ночью, когда оно по небу ходит, на земле всё спит — звери, птицы и люди. Никто этого порядка не нарушает.

Упросили Старика малышки. С тех пор северное сияние всеми цветами разукрашено, яркое, нарядное, но безголосое. Зато птицы в тундре, хоть и простенькие, неказистые с виду, да поют весело, живут радостно.

Стоит белый медведь на льдине, вдаль поглядывает. Хоть и плохо видно, но кажется, там нерпа. Встал на дыбы, передней лапой глаза от солнца прикрыл, всматривается: так и есть — нерпа! Прилёг на живот и пополз к разводью. Совсем близко подполз. Но нерпа заметила его и отплыла дальше. Медведь за ней — она ещё дальше.