Как и многие мужчины его поколения, мой отец твердо верит в раздельные проходы игрушек для мальчиков и девочек и в то, что эти двое никогда не встретятся. Он считает, что прогрессивность — это марка супа.

В отличие от моей племянницы Фрэнки, которая решительно смотрит на меня и заявляет:

— Я хочу играть в футбол, дядя Гарретт.

Для меня это не новость. Она говорит, что хочет играть в футбол, как ее дяди и двоюродные братья, с тех пор как начала говорить. Она одна из тех, кто смотрит игры в воскресенье с моим братом, надевая свою розовую джерси "Джайентс".

— О, да? Ты отрабатывала удары?

Она с энтузиазмом кивает и отходит от стола, чтобы продемонстрировать. И она неплоха — семейный футбольный ген не обошел ее стороной.

Я хлопаю в ладоши.

— Ты можешь играть в поп уорнер, когда тебе будет девять.

Фрэнки сияет, пока Анжела не врывается на наш парад будущих Хейсманов (мемориальный трофей Хейсмана, ежегодно вручается самому выдающемуся игроку студенческого футбола).

— Прекрати, Гарретт. Ты не будешь играть в футбол, Франческа. Я не буду тратить три тысячи долларов на брекеты только для того, чтобы ты могла выбить себе зубы.

Ну, это оскорбительно.

— Думаешь, я позволю, чтобы моей племяннице выбили зубы?

Анжела показывает на меня.

— Когда у тебя будет дочь, мы поговорим.

Тимми проверяет часы на своем телефоне.

— Эй, мам, мне пора идти. Ты можешь отнести мое белье?

Да, моя мама до сих пор стирает его белье каждую неделю. Как я и говорил — придурок.

Я уже собираюсь сказать ему, чтобы он сам занялся своей чертовой стиркой, но Анжела меня опережает.

— Какого черта? Занимайся своей гребаной стиркой сам!

— Ей нравится стирать мое белье! — спорит Тимми. — Это помогает ей чувствовать себя нужной.

Анжела усмехается.

— Никому не нравится стирать, Тим. И ты не попросишь шестидесятитрехлетнюю женщину таскать твое белье по ступенькам в подвал. Что ты за пожарный такой?

Тимми — пожарный в Хаммитсбурге, в двух городах отсюда.

— Ма! Мама, скажи Анжеле, что тебе нравится стирать мое белье!

Анжела делает шаг к нему.

— Я тебя сейчас по голове стукну, — Тимми делает шаг назад, потому что она это сделает. — Я отшлепаю тебя на глазах у твоих племянников и племянниц, если ты не спустишь свою задницу по ступенькам и не отнесешь свое белье.

Мой брат вскидывает руки вверх.

Затем он спускает свою задницу по ступенькам в подвал, чтобы отнести белье.

И это моя семья. Так всегда. Если они кажутся сумасшедшими… это потому, что они такие и есть.

Моя мама помогает Анжеле вывести детей из-за стола к их обуви. Когда Фрэнки проходит мимо меня, я приседаю рядом с ней и шепчу:

— Эй, милая. Продолжай работать над ударом, хорошо? Когда ты немного подрастешь, дядя Гарретт возьмет тебя к себе.

Она дарит мне широкую кривозубую улыбку, которая согревает меня. Затем целует меня в щеку и уходит через парадную дверь.

~ ~ ~

Самая крутая вещь, которую я когда-либо покупал — это мой дом на северной стороне озера. Двухэтажный, кирпичный, с полностью отремонтированной кухней. У меня большой огороженный задний двор с костровой площадкой рядом с дорожкой, которая спускается по ступенькам к моему частному причалу. У меня есть лодка для ловли рыбы, и я люблю кататься на ней пару раз в неделю. С одной стороны — живут мои соседи Альфред и Сельма, с другой — капитан армии в отставке Пол Кэхилл, но из-за елей и сосен, окаймляющих участок, я не вижу их, если не хочу. Здесь уединенно и тихо.

Я бросаю ключи на столик в прихожей и иду в гостиную, где на диване, свернувшись калачиком, спит мой лучший друг. Он мягкий, белоснежный, как тюлень, и весит около двадцати пяти фунтов. Он отличный слушатель, он срывается на телевизор, когда судья делает неправильный выбор, а его любимое занятие — вылизывать собственные яйца.

Я нашел его маленького и грязного на парковке супермаркета в выпускном классе средней школы. А может… он нашел меня.

— Снупи, — шепчу я, уткнувшись носом в его пушистый мех.

Его темные глаза открываются, он резко поднимает голову, как мой старик, когда ловит себя на том, что засыпает в кресле.

Я глажу его по спине и чешу ему уши.

— Как дела, дружок?

Снупи потягивается, затем забирается на подлокотник дивана, чтобы облизать мое лицо своим языком. Его хвост виляет в ровном, обожающем ритме. С такой преданностью ничего не поделаешь.

По человеческим меркам, ему семнадцать лет, так что он уже не так бодр, как раньше. Он также частично слепой и диабетик. Я делаю ему уколы инсулина дважды в день.