Жалобные голоса нищих, выкрики продавцов воды, газетчиков, коробейников оглушали прохожих:

– Подайте на хлеб!

– Кому холодной воды!

– Американские чулки! Высший сорт!

– Последние известия!.. Новая речь Геббельса!

Был час наиболее оживленной торговли.

Хикмат Исфагани шел с удивительной для его жирного тела легкостью, казалось, не слыша всех этих выкриков. Он шел, беспрерывно отирая носовым платком пот со лба, с подбородка, на затылке. Одет он был в костюм из тонкой чесучи. На голове у него была панама, которая делала его похожим скорее на европейского туриста, чем на иранского помещика и коммерсанта.

При виде этой важной особы люди, не знавшие его, испуганно сторонились, давая ему дорогу. Отвечая на приветствия изредка встречавшихся ему знакомых, он слегка приподымал панаму и той же надменно-равнодушной и медленной походкой шел дальше.

Свернув налево, к главной своей конторе, и поставив ногу на первую ступеньку небольшого крыльца, Исфагани привычным движением поднял к глазам левую руку с золотыми часами. Он самодовольно улыбнулся: часы показывали девять часов пятнадцать минут.

В течение десяти последних лет он ежедневно поднимался по ступенькам точно в это самое время.

Хикмат Исфагани прошел через узкий коридор в большую комнату, которая выходила широкими окнами на просторный, покрытый цветами двор. У входа его встретил служитель и распахнул перед ним двери.

Войдя и сняв пиджак, Хикмат Исфагани сел за стол и, послав служителя за Курд Ахмедом, начал просматривать пачку свежих газет и журналов.

Взгляд его остановился на иностранном отделе газеты "Эттелаат" от 25 июня 1939 года; пробежав глазами сообщения о напряженной политической обстановке, созданной немцами на границе Польши и вокруг Данцига, Хикмат Исфагани приступил к чтению речи Геббельса.

В это время в комнату вошел Курд Ахмед.

– Садитесь, сударь!
– обратился к нему Хикмат Исфагани и указал место.
– Послушайте требования Геббельса: "Франции и Англии не удастся отделаться от колониальных требований Германии... Германия не допустит вмешательства Англии в дела Центральной Европы, потому что последняя не входит в сферу английских интересов..."

Хикмат Исфагани отложил газету и посмотрел на Курд Ахмеда.

– Как вам кажется, сударь мой? Не пахнет ли тут кровью?
– И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Да, в воздухе пахнет кровью. И нам надо держать ухо востро! Коммерсант, который сегодня не будет знать, что придержать на складах и что выпустить на рынок, завтра будет оглашать небо воплями...

Курд Ахмед сообщил своему патрону об увеличении спроса на шерстяные ткани и предложил выпустить на рынок английских шерстяных товаров на двести тысяч туманов.

– Ни в коем случае!
– прервал его Хикмат Исфагани.
– Этого нельзя делать. Наоборот, надо закупить на рынке весь наличный товар и запереть в складах. Война обесценивает не товары, а деньги. Надо придержать товар, забить им склады.

Хикмат Исфагани позвал служителя.

– Кальян!
– приказал он ему и снова занялся газетами. Курд Ахмед пристально разглядывал этого человека, который выдвинулся еще при провозглашении первой иранской конституции и с тех пор непрерывно играл видную роль в политической жизни страны.

Хикмата Исфагани несколько раз избирали депутатом меджлиса. Одно время он занимал даже кресло премьер-министра. Активный участник игры, которая велась вокруг иранского престола, он в прошлом принимал участие в изгнании Мамедли-шаха Каджара, в утверждении власти его сына Ахмед-шаха и последовавшем затем его низложении; ему принадлежало видное место в кругах, которые подчиняли иранскую политику интересам то Англии, то Америки, то Германии, а то и всех трех государств одновременно.

Вместе с тем он завоевал репутацию сторонника "умеренной политики", "политического равновесия". Эти понятия имеют в представлении реакционных политических деятелей Ирана вполне определенный смысл. "Умеренная политика" и "политическое равновесие" в Иране понимаются как политика обеспечения домогательств конкурирующих в Иране иностранных государств. Эта политика, противоречащая интересам развития и роста самого Ирана, открывает огромные возможности обогащения, расширения торговли, увеличения прибылей многочисленным дельцам типа Хикмата Исфагани.

Наряду с личными, чисто материальными выгодами эта политика завоевала Хикмату Исфагани прозвище "патриота", "друга Ирана", что помогало ему при осложнении политической ситуации и обострении внутренних противоречий. В такие моменты он выходил на арену уже не в качестве сторонника "умеренной политики" и крупного коммерсанта, а в качестве "иранофила", "друга Ирана". Он открывал "борьбу" против реакционных кругов, становился в "оппозицию", выступал в печати с левыми лозунгами и начинал заигрывать с прогрессивными силами. Иногда он шел даже на союз с этими силами, чем запугивал своих противников из своего же лагеря, заставляя их идти на уступки, и, с другой стороны, в подходящий момент с изумительным вероломством предавал своих прогрессивных союзников, призывая уничтожать их силою оружия.

В Лондоне, Париже, Берлине, Нью-Йорке и во всех более или менее крупных центрах Европы у него были свои агенты и свои покровители, с которыми он поддерживал постоянную связь. В самом Иране этот помещик и коммерсант слыл вторым богачом после Реза-шаха. В Тебризе, Реште и Мазандеране он имел ковроткацкие фабрики. Все это создавало ему исключительно выгодные позиции в политическом мире. Трудно было найти какое-либо звено в правительственном аппарате - будь то иранский парламент - меджлис или кабинет министров, которое было бы вне сферы его влияния. Даже такой деспот и самодур, как Реза-шах Пехлеви, вынужден был считаться с ним...