– Не говори загадками. Поясни, – сказал Николай.

– А что – поясни? Я тоже не знаю, почему так происходит. Вот большевики семьдесят лет перевоспитывали народ, переделывали его, создавали какого– то новосапиенса, или, как говорили острословы, Homo sovetikus… И чего добились? Дарованная свобода показала, что получилось. А ни хрена у них не получилось! Точнее – задуманное не получилось! Хотели создать нового человека, а создали человекообразное существо с уродливой душой, звериными инстинктами и к тому же – безмозглое…

– Да ладно! Ты что такое говоришь-то, Сань? – растерянно сказал Николай, с удивлением глядя на друга.

– Я знаю, что говорю, – твердо сказал Махурин. – Теперь ты уж меня послушай, да?

– Хорошо-хорошо! Слушаю, – торопливо сказал Николай.

– Так вот, Коля, я смотрю на своих ребят и понимаю, что не в раз же они решили двинуть в бандиты. Нет, не враз, Коля, ох, не враз! Я присматривался к ним, прислушивался. И ты знаешь, к какому выводу пришел? Они и до своего решения были ими. Понимаешь? Они уже были ими! Понимаешь? Бандитами они были, Коля! То есть они были людьми, готовыми преступить запреты, которые установило воспитавшее их общество. Я когда в это въехал, то сразу понял, почему нас, братвы, столько много по стране. Врубаешься? Но до недавнего прошлого они – все! – были законопослушны. Это были потенциальные преступники, но до времени они были законопослушные. Почему законопослушные? А потому, что не было условий, в которых они могли бы своей законопослушностью пренебречь, сбросить ее с себя, как старую изношенную одежду, и быть в надежде, что за непослушание их никто не накажет. Но пришло время, когда они поняли, что над ними – никого. Некому их наказывать. Понимаешь? Они почуяли, как собаки почуяли это. Они обычные люди. А поскольку обычному человеку в силу его ограниченности свойственно путать надежду и уверенность, и менять их местами, то они так и сделали. Понимаешь? Теперь они, глядя на то, что происходит вокруг, почему-то крепко поверили, что над ними – никого и что никто и никогда их не накажет. Они же не знают, что всякая надежда похожа на молодую жену при старце. Это мы знаем, что надежда – штука неверная. Она допускает разные варианты развития событий. А уверенность никаких сомнений не допускает. Вот они и поменяли местами надежду и уверенность, а в нынешних условиях они вообще стали уверены, что никогда не будут наказаны. Понимаешь? И пошли в бандиты. Они были законопослушны не в силу своего воспитания, а просто потому, что она, эта послушность, поддерживалась в них внешними запретами. Ну, как бы это пояснить? Эти запреты, как не вкопанные в землю заборы. Они постоянно поддерживались, подпирались государством. Потом оно, наше родное государство, поддерживать своей силой эти запреты перестало. Почему? Потому что посчитало, что они, эти запреты, уже прочно вросли в сознание граждан. А может, потому, что какие- то доморощенные демократы-теоретики решили, что свободное общество само себя… отрегулирует. Накось – выкуси, отрегулирует оно! Вот тогда-то запреты и рухнули! А с ними рухнула и законопослушность граждан! И из законопослушных потенциальных преступников мы превратились в основной своей массе – просто в преступников. Забор– то упал! Все! Уже не надо лицемерить, прикидываться, что ты законопослушный… Черт знает что сделали коммунисты! Хотя… что тут скажешь? Любая западная идея в русском исполнении, будь то коммунизм или демократия, – это или вопиющее лицемерие властей, или тотальное воровство… Чему ж удивляться? Коля, ты не поверишь: ко тут мне молодые пацаны валом прут – возьми их в бандиты! И Гусар этот – он тоже не исключение. Только он играет за более сильную команду. И вообще, что касается его новой профессии, то ты напрасно его осуждаешь. Человек зарабатывает свой хлеб.

– Убивая людей? Да это каннибализм!

– Ну, зачем уж так-то! Сразу – каннибализм!.. Скажем проще: его хлеб оплачен чужой кровью. Да. А хоть бы и так? Пусть с ним потом Всевышний разбирается. А сейчас ему, твоему Гусару, надо жить. Жрать надо что-то. Понимаешь? Мы не ангелы, Коля. И живем мы с тобой в такое время, когда все вернулось, наконец, на круги своя. Россией, как и положено, стали править деньги, а не идеи и не коммунисты, богатство стало измеряться деньгами и собственностью, а не количеством похвальных грамот и прочих наград за ударный труд на какое-то там общее благо. Твоя и моя ценность определяется окружающими теперь уже не тем, что у тебя и у меня в душе, а тем, что у нас за душой. У нас теперь все как в Америке и, вообще, как на Западе. Поясняю. У тебя хорошая тачка, водится бабло, живешь в купленной тобой квартире или доме, отдыхаешь на островах – ты человек, а нет – то ты никто, ты – ноль, тварь дрожащая. Понимаешь? Это понял твой Гусар и старается стать человеком.

– Убивая?

– Да что ты заладил: убивая, убивая… А кто знает, чем бы ты сейчас занимался, будь ты мастером по стрельбе? Не суди, и не судим будешь.

– А я и не сужу. Я думаю, я даже уверен, что его никто не принуждал идти убивать. Никто. Это его выбор. Но почему?!

Махурин немного помолчал, потом начал говорить – словно размышлял вслух.

– Ты знаешь, придет время, и он сам за себя ответит. Я думаю, его никто тогда не будет спрашивать, был ли у него выбор. Но… могут и спросить. Прокурор, например, из любопытства может спросить. А так – намажут лоб зеленкой, и дело с концом. Но это тогда будет. Это еще впереди. Может быть. А сейчас ты его не суди, не надо. Мы все: ты, я и Гусар, – мы все жертвы исторического недоразумения.

– Какого недоразумения, Саша, какого?

– Исторического. Перестройка называется. С нее все и началось. Все думали, что перестройка – это скачок из коммунистической бездны, а оказалось – прыжок в выгребную яму… И все, что сейчас происходит – это тоже недоразумение. Ты думаешь, стал бы я бандитом, если ничего такого в стране не было? Да никогда, Коля! Никогда! У меня высшее юридическое образование! И высшее педагогическое! Да я бы так и оставался юрисконсультом или, может быть, пошел бы со временем в адвокаты. Или в школу преподавать пошел! Детишек учить. Сеял бы разумное, доброе, вечное… А вот ты? Ты, советский инженер– конструктор, ты же стал мелким буржуа, Коля! И ты тоже жертва этого недоразумения. И за триста процентов прибыли ты пойдешь на любое преступление. Скажешь, нет?

– И скажу: нет, не пойду. Я убивать не буду и за тысячу процентов прибыли. Хотя согласно твоей теории насчет законопослушных преступников, которых воспитали коммунисты, я тоже – бандит. Не перебивай! Может быть, я тоже. Может быть. Но убивать не буду и за тысячу процентов, – упрямо, даже с какой-то угрозой, сказал Николай.

– А вот это никому неведомо. Даже тебе самому. Тем более, что прибыль не всегда измеряется в деньгах и в чем-то материальном. Коля! Стоп! А игрушку-то веселую ты у меня зачем взял? Не по воробьям же стрелять? Она еще цела? Или, может, продал?

– Нет, не продал. Кстати, я ее у тебя не взял, а купил. Так что, имею полное право распорядиться, если что. Но продавать я ее не буду. Если только тебе.

– Мне? Зачем? Мне не надо. У меня хватает. А игрушка у тебя хорошая. Наган с глушителем да еще с двумя пачками патронов со свинцовыми пулями – это тебе не кот чихнул! Таких игрушек, брат, в обороте совсем почти не осталось. Эксклюзив! Так ты, Коля, зачем-то же ее приберег?

– Да так, пусть лежит: есть не просит, особого ухода не требует.

– То есть – на всякий случай, что ли?

– Я что-то не пойму, Сань, к чему ты клонишь?

– Да все к тому же клоню: если держишь у себя огнестрельное оружие, за которое, как известно, положено уголовное наказание, то значит, рискуешь. Да ты не качай головой, не надо – ты рис-ку-ешь… А чего ради? Зачем?

– А ты – нет, не рискуешь. У тебя, поди, целый арсенал, а ты не рискуешь! Надо же как! – с нескрываемой иронией сказал Николай, перебив Махурина.

Махурин надолго вперил взгляд голубых глаз в Николая, а потом с улыбкой, снисходительно, сказал, словно учитель неразумному ученику, который никак не может усвоить простую истину.