но всё же тузку…

Он крался походкой спрутьей,

поскрипывая ременной сбруей,

по-дружески соринку стряхивая с лацкана,

пытая вежливо, допрашивая ласково:

«А не уступите ли дачку дорогую?»

Вы, сжившись с красотой и с лепотой,

эдиповой его сердили слепотой:

«Нет, нажитым уютом не торгую!»…

Шутя шел в гору гость ваш постоянный,

смех плотоядный

в нем кукарекал оглушительней,

чем в кочете.

Он упреждающе пообещал: «Как хочете».

И вот проникла в черный каземат

записка беленькая, как зима,

что в вашем он живет сейчас Версале…

А вас из ада в ад сверзали и сверзали.

Вы — без свидания, без передачи,

а он павлинится в зеленых перьях дачи.

Вы — на морозах от семи и до семи

без переписки, без семьи,

на вас одежда рваней рвани,

а он — в нирване!

По праву сильного вам задали задачу:

всю остающуюся жизнь — за дачу!

Не обменяли…

Теперь не ведаете, в чем вас обвиняли.

Безумие!

В желудке — язва, а во рту — беззубие…

Вы овладели прикладным искусством

на Монмартре,

где вам не «встать» кричали, а «бонжур»,

чтоб загнанному быть к ядреной матери,

чтоб клеить,

рисовать

за абажуром

абажур,

которым поживится гражданин начальник…

Вы эксплуатируете дикцию, молчальник.

Вы демонстрируете пластику, распластанный.

Ну что поделать с ярлыком, раз пластырный?

«Шпион»!.. Пятьдесят восемь… Десять…

В Москве не москвовать,

в Одессе не одессить,

зато уж в Канске, в клубе для чинов,

творя из флегмы живчиков,

говорунов из молчунов,

вы в «Бесприданнице», в «Старинном водевиле»

неудивляющихся удивили.

К сортиру странствуете скользкими мостками

вы — доколесной эры пешеход…

А солнце красит мир оптимистичными мазками…

А от червонца остается рублик,

то бишь год…

Вот в этом-то году,

на этих-то мостках

нас свел режим, всегда и всюду правый,

меня, мальчишку с муравой в мозгах,

и вас, чья голова возвысилась дубравой…

Вы кончили на дне,

я начинал со дна.

Мы в спорах забывали эту разность.

Беда соединила нас одна…

Одна разъединила радость:

мне вышел срок,

и вам остался год…

Но что-то странное случилось хмурым утром:

кем вы затолканы в этапный бритый скот,

каким приказом дальновидно-мудрым?

Близка свобода!

Так зачем в Норильск?

На риск?

Где долгосрочные короткосрочно дохнут?

У сильных право — это старый догмат.

И десять лет спустя

им не предъявишь иск.

Проклокотал на даче красный кочет:

«Освобождать виновного не след!

Во глубину его, чтоб стерся след,