— Мог, да… — Къятта сжал зубы. — Мог… Скажи, ты бы справился со взрослым энихи?

— У меня при себе был чекели. Али… ты знаешь, что я могу.

Резкое лицо застывает, как маска.

— Ну конечно. Иди.

Хлау остановился на пороге:

— Али, раньше он не был настолько опасен для обитателей этого дома. И… он понимал, что он человек. Сейчас ему приходится напоминать.

Къятта шагнул к нему:

— А если бы тебя… выжигало изнутри, ты что бы попробовал? Плести венки из колокольчиков? Спасибо скажи, что он уходит под шкуру зверя — а не убивает Огнем!

— Али, тогда его уничтожили бы, — Хлау взгляда не отводил. — Чтобы сохранить Асталу…

— Что посоветуешь? — спросил тот более мирно.

— Он весь в себе. Был открытым ребенком, а сейчас — не прорвешься. Никто не нужен. Пока он еще владеет собой. Дай ему… нечто новое, с чем он справится даже сейчас. Я не знаю, что — но только без крови. Игру, игрушку, дело… и держи в руке при этом. И ради всего святого, не оставляй одного.

Откинул полог, уже с той стороны произнес:

— Я ведь тоже… не хочу ему ничего дурного.

Опустить веки — и думать. Сумерки, быстрые и настойчивые, будто юность. И так же быстро сменяются тьмой.

…Если братишке плохо, не будет никому хорошо на расстоянии полета стрелы… разве что отпустить его. Это опасно, мало ли что взбредет ему в голову. Но иначе и страх, и боль, и ярость, или что там еще, он выместит на других. И самое худшее — осознает потом, что позволено все.

Не раз ловил себя на том, что все чаще вспоминает его ребенком. Невозможный, порой впадающий в бешенство, порой — в шальное веселье… и первое ныне — все чаще, а от второго остались крохи.

Тот, полукровка, унес с собой его детство. Даже там, на реке Иска, брат оставался мальчишкой. Он был способен радоваться полету бабочки… а сейчас радость у него вызывает только осознание первенства.

— Ты растил из него оружие, — сказал Нъенна позже, узнав, что случилось — и что сказал Хлау. — Не думаешь, что пришло время его использовать? Пока он еще слушается руки?

И в тот же день Натиу, мать Кайе, принялась готовить самые могущественные зелья, чтобы уйти в сон и оттуда помочь младшему сыну. Или хотя бы попробовать.

**

Лес

Умеющие лечить — урши. Их почитали всюду. Но этот пугался знаков почтения, говорил, что лечит плохо и долго. Седой смирился с этим — значит, в себя не верит. Но все равно у его шалаша вешали связки ягод, перьев и трав.

Дожди закончились.

После дождей уже не первый оползень случился — но раньше все на другой стороне, и ниже. А тут вроде прочно камни лежали — Седой хорошо выбрал место.

Дочь леса, Белка, легкая и проворная, все-таки была непуганой и любопытной, забиралась, куда запрещали; оступилась как-то на мокром камне — и покатилась вниз по склону. Огонек неподалеку сидел, качнулся вперед, не сообразив, что она-то куда привычней падать. И сам не удержался. Полетел следом за ней; быстрее катился — обогнал, в ее щиколотку вцепился, ухитрился удержаться, дыхание перевел… Подполз к ней, надеясь не растревожить камни — а они, поразмыслив, поползли по склону быстрее его.

Огонек прижал девчонку к себе и зажмурился. А потом его встряхнуло, перевернуло, ударило…

Перед глазами извивались слепяще-красные змеи. Больно не было, но дышать змеи мешали — стоило набрать воздуха, они подползали и сжимали грудь. И ноги тоже, а может, ног вовсе не осталось? Не чувствовал.

Сообразил, что сидит, сжатый камнями со всех сторон, лишь когда Белка зашевелилась. Двигаться было сложно, однако в щели между камнями виднелось небо. Тогда закричал — и услышал встревоженные звуки, которыми обменивались между собой рууна.

Только тут понял, что кричит не на их языке.

Соплеменники опасались приблизиться к завалу — вдруг снова покатятся камни? Все равно не поможем, говорили Седому. Но тот настаивал, свирепо рыча, и отвешивал оплеухи особо робким. Тогда рууна по одному стали подходить и растаскивать сперва мелкие камни. Понемногу уверились, что новый обвал не грозит, и стали шевелиться уверенней. Скоро между валунами увидели торчащую рыжую прядь. А потом услышали голос чужака и тонкий визг Белки.

Огонек почувствовал, что способен дышать, только когда смог покрутить головой и увериться, что небо и лес никуда не исчезнут, и что крошечная девчонка невдалеке верещит громко и вполне по-живому. Только тогда — выдохнул полной грудью, чувствуя головокружение и блаженную слабость. Красные змеи уползли, хотя их следы еще мерцали перед глазами, если дернуть головой.

Он повернулся, глянуть, как Белка — но увидел не ее. И не соплеменников.

Увидел ноги в коротких полотняных штанах с нашитыми полосками кожи, а потом ту, чьи были ноги — высокую женщину со смуглым, но бледным лицом и собранными в узел волосами цвета пепла. Вроде седыми, но с молодым блеском. У стариков тусклее…