Не спешил, как другие, рассмотреть северную диковинку. Девушка отшатнулась, поняла — сама себя загнала в ловушку; в комнате поймать Этле ему не составит труда, а через окно не вылезти из-за кустарника.

Тяжелый пристальный взгляд, изучающий, как… как будто примеривается, откуда начинать снятие шкуры. От подобного сравнения Этле саму передернуло — отвратительно. Она стала еще дальше, к стене. Он так и остался на пороге.

— Не беспокойся, ты меня не интересуешь, — прозвучал голос, будто откованный из меди.

— А?! — испуганно вскинулась девушка.

— Я говорю — ты мне не нужна.

Повернулся, ушел. Она так и не отважилась выйти в коридор, пока не пришла толстуха-опекунша, вся, как обычно, в звоне золота, увела к теплому бассейну. Промыла девушке волосы пахнущей жасмином массой, и болтала без умолку. Пока северянка сохла у себя, ушла и вернулась с подносом еды. Настояла, чтобы Этле поела, и стояла над душой, пока та давилась южными яствами. А сразу после пришел другой человек, назвавшийся Хлау, и велел Этле следовать за ним. Протянул руку девушке:

— Пойдем.

Та брезгливо отдернула ладонь, обронила:

— Куда и зачем?

— Тебе все объяснят.

Девушка вышла, направилась к комнате брата, но, поравнявшись со входом, Хлау неожиданно ее оттеснил, не давая войти.

— Поторопись.

Поняв, что ее уводят куда-то в неизвестность, Этле попробовала сопротивляться: проскользнуть мимо пришельца, вывернуться, когда ухватил ее за руку; закричала, зовя брата. В ответ на это южанин попросту перекинул ее через плечо, и так принес прямо к грис, которую во дворе держал мальчик-прислужник. Этле посадили в седло, Хлау сел на вторую грис, не обращая внимания на протесты и вопросы девушки, и потянул скакуна за повод за собой. Так могли везти какой-нибудь вьюк, не обладающий разумом и чувством собственного достоинства. Во дворе не было никого, кроме них и мальчика, лишь две фигуры прошли у изгороди и скрылись. Заметив их, Этле устыдилась, что вопит, как попугай, замолчала. Девушка попыталась соскочить наземь, но грис быстро бежали, и она испугалась острых копыт. Попытавшись ответить на грубое обращение хотя бы высокомерием, она потерпела неудачу — трудно сохранить холодное презрительное выражение, когда тебя то взваливают на грис, то стаскивают с нее и волокут куда-то, приехав.

Северянка поняла только одно — это богатый дом. Очень богатый. Вряд ли что-то могло быть хуже. Дом — значит, доставить ее сюда — чья-то прихоть.

Этле столбом застыла посреди небольшого круглого зала. Рассыпавшийся смех вывел ее из оцепенения, и она приготовилась защищаться — хоть зубами, хоть чем. Потом сообразила, что смех принадлежит женщине, и, по видимости, молодой. Та змейкой вынырнула из-за узорчатого полога, пояс на тонкой талии зазвенел колокольчиками, совсем как ее смех.

— Ах, бедная ланка! — зубы ее, перламутровые, сверкнули в улыбке. — Какая ты встрепанная! Я Киаль. Ты Этле. Будем знакомы!

— Зачем меня сюда привели? — напряженно спросила северянка.

— Хлау просто грубиян, — ответила Киаль. — Ему велели тебя привезти побыстрее, он и привез… Тебе должен был встретить дед, как полагается, но его отвлекли срочным делом.

— Ничего не понимаю. Где Айтли? Верните меня к моему брату или же приведите его сюда. И если тут кто-то вдруг заботится о нашей безопасности, зачем хватать меня, словно мешок с отрубями?

— Мешооок? — проговорила — пропела Киаль, и нахмурилась, — Это уж слишком. Я не подпущу к тебе никого из этих… — она запнулась, пытаясь подобрать слово, видимо, резкое, но такое не шло с языка.

— Твой брат у Шиталь Анамара, — сказала она. — Совет решил, что всем будет полезно, если вы познакомитесь с нами, а мы — с вами. Все по-очереди примут вас… Но оставить вас вместе — это сделать один Род ответственным за ваше благополучие, на это Совет не пошел.

Что-то северянке не нравилось в ней. Похоже, Киаль часть правды скрывала, а может, прямо врала. Ночью они, что ли, собирали Совет? Или рано утром? За ней пришли после полудня. Такая спешка… И Ашиноль нарочно, что ли, время тянула, не давая заглянуть к Айтли?

— Я останусь тут, только если смогу видеться с братом, — сдержанно сказала Этле.

— А вот это не знаю. Дед вряд ли позволит. Сама посуди — неужто таскать вас через весь город? Нехорошо. — Южанка поправила выбившиеся из-под обруча тяжелые блестящие пряди. На руке блеснул золотой знак, и Этле будто шершень ужалил. Тот, который приходил утром, который смотрел на площади — это его дом. Так вот зачем она здесь!

Этле прислонилась к стене, чувствуя, что вот-вот и сползет на пол; ноги перестали держать.

— Что с тобой? — озабоченно спросила Киаль. Теперь она не казалась подделкой.

— Я хочу… видеть главу Рода… твоего деда, — сказала Этле, ощущая, как жалко это звучит.

— Ты его увидишь. Тебя никто не обидит, — Киаль что-то поняла, кажется, встряхнула головой, рассыпая по плечам чуть вьющиеся шелковые пряди: — Послушай, ты гостья здесь. И моя личная гостья! Чуть подожди, ты и брата увидишь. А пока могу передавать ваши письма, девушки мои отнесут. Они верные, быстрые.

Пока шла в бесконечные глубины дома, ей чудилась знакомая с детства песня: