Потом, пока новая тень еще не легла между ними, Огонек снова заговорил о целительстве. Долго думал — раз нельзя в город и нет смысла навязывать себя тем, кто в доме, быть может… храмовые больницы? Знал, что туда обращаются, и служители помогают не только молитвами.

— Ты можешь их… попросить, — сказал, надеясь, что приказы не понадобятся — люди не любят тех, кого им навязали.

Огонек помнил, как тот резко ответил в дороге, когда речь зашла о простых горожанах, но против храмовых целителей Кайе вроде бы ничего не имел.

— Тебе совсем делать нечего? — спросил он слегка раздраженно, однако не стал возражать.

Полукровка не сомневался — спорить с Кайе не станут, не сумасшедшие, но задумался все же, насколько вправе Дитя Огня указывать жрецам? Высших при больнице нет в любом случае, но если будут возражать они, высшие?

— Во что ты веришь? — спросил он, пытаясь отыскать взглядом контуры Башни, но ее не было видно за древесными кронами. Кайе то ли понял его взгляд, то ли просто сказал то, что оба знали и так:

— В Хранительницу. В себя. Наверное, в своих близких тоже.

— И все? А те, что создали мир, и незримые, что повсюду…

— То, что нечто неведомое пронизывает весь мир я знаю и так, зачем мне еще в это верить, — усмехнулся Кайе. — Почему я могу менять облик? Почему моя кровь из огня? И тот же Хлау — он человек, но он не такой, как простой земледелец. Он высшее существо? Нет. А Хранительница — она иная. Есть что-то еще помимо нее, но я не знаю, как с ним общаться и возможно ли это.

— А ваши жрецы…

— Я не знаю, сколько там истинного чутья, а сколько — старинных знаний, всеми забытых. Не стоит думать об этом. Мы не мешаем друг другу.

**

Когда Кайе, понемногу принимая на себя новые обязанности, оставлял дом — это бывало теперь все чаще, на несколько часов, иногда пару суток — Огонек уходил в больницу. Но там, наверное, дорого заплатили бы, чтобы больше не видеть его.

Больница находилась при одном из городских Домов Земли — не совсем вплотную, чтобы не мешать приходящим по другому делу, но и не слишком далеко. Две арки — за одной принимали пациентов, за другой раскинулся больничный каменный двор, в нем темнел узкий сарай, где на циновках в ряд лежали пациенты. Те, кто мог сам ходить, сидели под полотняным навесом в ожидании, когда ими займутся. Там же во дворе поднимался невысокий обруч колодца, под соседним навесом готовилась немудреная пища — лепешки и каша, в глубине подручные растирали корешки и листья, составляли всяческие лекарства и мази. Сбоку притулился каменный домик, где больных лечили горячий пар и разные ароматные травы. Сейчас в Астале было еще прохладно; Огонек как-то представил, каково там сидеть в самую влажную жару и ему стало нехорошо.

На излечении никогда не было меньше двух десятков пациентов, в основном людей среднего достатка.

Бедноту заболевшую принимали в “домах исцеления” в рабочих кварталах, и туда служители наведывались сами, когда не справлялись местные лекари. Огоньку туда соваться Кайе настрого запретил. Люди с окраинных кварталов, чернорабочие, не имели и такого ухода.

А здесь было довольно чисто, хоть и витали тяжелые запахи, и мухи летали в немалом количестве. Однако больных и впрямь ставили на ноги.

Огонек вновь оказался на самой низшей ступени: таскал воду, подметал, стирал, на него охотно спихивали самое тяжелое тутошние работники, приставленные к целителям.

Новое дело удовлетворения не принесло.

Косые взгляды и брошенные сквозь зубы слова он терпел, как и черную работу, был даже ей рад. Совсем уж плохо с ним обращаться не смели, а остальное — неважно. Хуже было другое — пациенты его участия не хотели, кажется, им неприятно было даже то, что полукровка моет пол и выносит горшки.

“Уж сюда-то могли не пускать это отродье”, не раз и не два слышал он. Загрустил. Потом понял, что лучше уйти — только мешает лечению. А совсем к выгребной яме становиться — Кайе всем служителям головы оторвет, да и хотел не этого.

Истину утаивать все равно бы не смог. Спасибо, юноша особо и не расспрашивал, не нравились ему разговоры о болезнях и неблагополучии. Лишь однажды спросил, и Огонек постарался соврать убедительно, однако вранье спасением не было.

А однажды все чуть не закончилось плохо. Кайе силуэтом обозначился в арке, веселый и нетерпеливый, окликнул товарища, когда тот тащил два сосуда с водой.

— Бросай это всё, — велел он, не слушая возражений. — Ты тут водоносом, что ли, устроился? Я думал, что-то нормальное.

Огонек счел за лучшее отдать воду первому попавшемуся работнику и последовать за приятелем — тот и без того перепугал всех во дворе у больницы. Если всерьез возьмется расспрашивать… А он начнет рано или поздно. Или вот так еще раз объявится, когда личная игрушка занята черной работой. Хорошо, что пока ему не до целительских порывов Огонька.

Не раз и не два, конечно, возникал соблазн попросить — скажи, что ты не просто отправил к больным какого-то полукровку, в наказание, может; вели им прямо, пусть учат, позволяют помогать по-настоящему! Только гнал от себя эти мысли. Не будет хорошего после таких приказов, и раньше надо было думать. А уж пациентов и вовсе не заставишь доверять полукровке. На севере за ним стояло огромное уважение к Лиа, да и ходили они к обездоленным — таких равно не лечили ни здесь, ни на Севере.