— Он жив! — выкрикнул Огонек, и собственный голос отозвался в ушах, словно скрежет.

— Что с ним?!

— Я не знаю! Больше я ничего не могу! Но он жив!

Огонек отлетел к стене, ударившись затылком. Когда сумел собраться, и перестали плавать искры перед глазами, понял — Къятты в комнате нет. Но подросток не успел облегченно вздохнуть — вошла Шиталь.

— Подслушивать нехорошо, — она присела на корточки перед мальчишкой. — Но полезно. Почему ты соврал?

— Ала? — растерянно проговорил Огонек.

— Даже не отрицай. Я видела твое лицо — да, я еще и подглядывала. Ты ничего не смог.

— Но… — подросток оглянулся — не появился ли Къятта.

Шиталь кивнула:

— Он поверил бы и птице — пересмешнику. Он слишком хочет услышать то, что ты и сказал.

Огонек молча смотрел на красивую женщину, понимая, что впервые не испытывает неприязни к старшему из внуков Ахатты.

После он долго ругал себя за то, что сам не подумал об очевидном, и раз за разом пытался нащупать хоть полупрозрачную ниточку, но не было ничего. Ничего, кроме сосущей вины — ведь сразу поверил; не потому ли, что в глубине души хотел избавления?

Къятта с несколькими разведчиками ускакал к месту гибели брата. С ним хотели отправить еще людей, и Тарра предлагал своих — беспристрастный свидетель, но Къятта будто обезумел и говорить ни с кем не хотел.

Про это Огонек знал от Шиталь, а та — от самого Тарры. Новости в Астале разлетались быстро.

— Мне еще по секрету сказали, что он поначалу хотел и тебя прихватить — вдруг поможешь в поисках, но потом передумал. Ты ведь наверняка попытался бы снова удрать, и поди еще разбери, правду скажешь или нет, мог намеренно направить в другую сторону…

Шиталь верила, что он так бы и поступил. А он час за часом снова и снова пытался понять, сохранилась ли связь, жива ли она — неужто просто прекратилась после смерти Ведущего, ничем, никак не сказавшись?

Узнав, что Къятты в городе нет, Огонек решился. Если его не пропустят… ну что ж, изгороди тамошние вполне преодолимы, желающих просто так залезать в этот дом не имелось.

Пустая скорлупка большого ореха валялась на тропе. Смешно, сказал себе Огонек. Я так страдал, что вынужден был вернуться сюда, а теперь сам пробираюсь тайком. Вот одна знакомая дорожка, и другая — в этой части сада часто бывал Кайе, и слуги без нужды не захаживали. Сейчас, без него, по-прежнему было пусто. Если не смотреть по сторонам, то он будто бы тут. Вон на тех ступенях любил сидеть. И тоже можно присесть, а он словно бы в доме, сейчас окликнет.

Вокруг толпились песни, спетые в этих стенах, в этом саду, постепенно становясь тенями — и тая.

Подросток вспомнил северный обряд в пещере, вспыхнувшее пламя, так напугавшее там. Теперь он знал причину своего страха. А Кайе смирился, что его подопечный шарахается от внезапного огня… просто сидеть у костра полукровка мог, и на том спасибо.

Огонек нагнулся, взял скорлупу ореха, немного щепок, и кусочек коры. Вечерело, в коридорах уже горели факелы. Никем не замеченный, он пробрался в дом через покои товарища, поджег длинную веточку и вернулся в сад. Там положил в скорлупу щепки, а все это поместил на кусок коры. Поджег — получился будто бы крохотный светильник на постаменте. Нагнулся, взял его в руку, держал на открытой ладони. Страх подкатил — и ушел. Сейчас это лишнее — страх. Огонь должен гореть здесь, у этой двери, на этих ступенях. Не разжимая губ, повел еле слышный напев, сам не знал, какой и о чем. О лесе, наверное. О бесконечных тропах. И о пропавших на них.

— Зачем? — раздался сзади прохладный мягкий голос. Киаль в траурной темно-лиловой накидке стояла на ступенях террасы, и удивленной таким гостем не выглядела. Огонек не понял сначала — что зачем? Пламя, или песня, или зачем сам пришел?

— Я должен…

Начал, и не знал, как продолжить. Кому должен? Для чего?

— Не стоит приносить сюда северные обряды.

— Да, ала. Прости, я пришел без спроса…

— Къятта уехал, ты, наверное, знаешь. Это для тебя лучше. Мой брат вряд ли пощадил бы тебя, застав здесь.

— У тебя два брата.

Плотно сжатые губы не давали сорваться иным словам.

Киаль пожала плечами — зазвенели браслеты, и будто птичьи крылья мелькнули возле ее рук.

— Пока нет Къятты… Тебя будут кормить в этом доме, если пожелаешь остаться.

Ушла, мелко ступая, словно танцуя.

**

Отроги северных гор

Небольшая комната без окон, факелы закреплены на стенах — свет ровный и теплый, от глаз не укроется ни одна мелочь. Неподвижное тело на каменной тусклой плите, под низким неровным сводом.

Лешти, подручный Лачи, бросил беглый взгляд на пленника — и ужаснулся: его руки не удерживали ни ремень, ни цепь.

— Ты обезумел, — прошептал он, весь страх и гнев ухитрившись вложить в едва слышное восклицание. — Освободил-то зачем?

— Он не проснулся раньше, и сейчас не проснется, — Лачи не понижал голос. — Мне нужна возможность коснуться любой нужной точки на нем.

Кайе привезли на рассвете, под действием зелья, надежного и для людей, и для животных. В таком состоянии находился уже несколько дней, с часа, когда все случилось. Зелье действовало хорошо — лишь один раз пленник шевельнулся, что-то шепнул. Лачи, хоть и хорошо разглядел своего врага в Долине Сиван, с любопытством скользил взглядом по чертам юноши. Странно… Сейчас, когда спокойно лицо, не поверить, что оно способно выражать бешеную ярость. Так очерчены губы, что кажется, они чуть улыбаются; если смотреть только на лицо, никогда мастера изваяний не выбрали бы его образцом для изображения воина. И совсем мальчишка ведь, на свои семнадцать и выглядит — а в этом теле живет вся мощь подземного огня. Как его могли отдать северянам? Или это все же ловушка? Человек, способный провернуть то, что сделал тот парень с юга, мог простирать свои замыслы и дальше. Но Лачи тоже не птенчик неоперившийся, найдет, чем ответить.