Все же им надо поговорить и пусть пол-Тейит провалится, но разговор этот состоится, и плоды принесет.

Хотелось спать, но, кажется, он и без того спал долго. Скосив глаза, огляделся, успел кое-что увидеть. Он лежал на чем-то вроде широкого жертвенного стола; плита с головоногом нависала над ним, но остальной потолок был выше. Руки и ноги свободны. Свободны… попробуй, встань.

Он и попробовал.

Мир схлопнулся в точку. Когда Кайе очнулся, услышал голос.

— Лежи спокойно. Чем больше двигаешься, тем сильнее он тебя держит.

Подле каменного ложа стоял человек — северянин. Лицо уже видел где-то… Но очень плохо получалось думать, хотелось одновременно вырваться на свободу — и спать. Время падало тяжелыми сонными каплями, и каждая капля все медленнее, и труднее билось сердце. А человек рядом стоял неподвижно, не сводил с него глаз, и в чертах была сильная тревога и озабоченность. Это узкое лицо человека средних лет, знакомого с ветром и солнцем, и волосы эти бесцветные, будто седые, стянутые в хвост, и морщинки в уголках глаз, будто они улыбаются, а сами холодные, настороженные…

— Лачи!

Дернулся в сторону Лачи, капли выступили на лице, глаза отчаянные.

— Тихо, тихо, — сказал тот, сбиваясь на тон, каким успокаивал собственных детей.

Шипение.

— Тихо. Ты задохнешься так… нет, сам себя не убьешь — потеряешь сознание. Надо это тебе?

Только губы шевельнулись. У всех свои слабости, подумал Лачи. Такой вот — не ожидал. Вспомнил, как бился о прутья пойманный в домашний зверинец волк… всю морду разбил в кровь. Пришлось прикончить его. Жажда свободы… и страх. Почему оборотень-энихи должен отличаться от обычного зверя?

Заговорил негромко, как можно мягче — ровным тоном привести в себя, дать понять, что не стоит разбивать голову о клетку. Звери чувствуют интонацию… а он еще и человек.

— Успокойся же. Я тебе не желаю зла. Слышишь меня? Ты должен меня помнить.

После долгой паузы Кайе откликнулся едва слышно:

— Я помню…

— Я пришел поговорить. Ничего не сделаю тебе — понимаешь меня? В Долине Сиван ты говорил разумно.

Губы пленника дрогнули — хороший знак. Значит, способен слушать. И Лачи продолжил, надо было донести до него, что происходит, иначе опять попытается вырваться; говорил, что тот в порядке, не ранен, и ему не собираются причинять вред, всего лишь удерживают. Следил внимательно — точно ли слышит? Понимает?

— Это всего лишь сила камня, не думай об этом. В твоей крови — пламя, его тоже не видно снаружи.

— Что… ты… хочешь?

— Ты успокоился немного? Я велю головоногу обернуть кольца вокруг плиты. Тебя самого он держать не будет. В конце концов, я хочу поговорить с тобой, а не медленно убивать.

— Я не хочу… разговора.

— Это не надолго.

Полежал с закрытыми глазами, потом шепнул:

— Хорошо.

Лачи отдал приказ головоногу; тяжело было управлять каменной тварью, и незримые щупальца она сжимала охотней, чем расплетала. Мальчишка шевельнулся, слишком слабый, чтобы сесть. Лачи уверен был: не сможет. Хотя из гордости — попытается. Но он поднялся медленно, и даже красиво. Лачи дождался, пока тот сядет и восстановит дыхание. Пока вскинет глаза — затуманенные, но злые.

— Пить хочешь?

— Нет.

— Врешь; но как угодно. Помолчал немного. Удобно устроился в подобии каменного кресла у противоположной, но близкой стены. Пленник насторожено наблюдал. Но взгляд не был ясным: зелье еще мешало четкости мысли. Лицо и впрямь изменилось, теперь это видно отчетливо. Выглядит, словно долго болел. Ничего, теперь восстановится быстро, если, конечно, не заупрямится и не начнет противиться любой заботе.

— Ты помнишь, что произошло? — спросил Лачи.

Ответа не дождался, но лицо Кайе стало растерянным и задумчивым. Наверное, он хотел бы спросить, но не станет…

А он в самом деле почти ничего не помнил. Радостно устремились в погоню за птицей, хотел ее живой привезти, показать всем, Огоньку особенно, ему понравится. Птенцов тоже надо взять, может удастся вырастить. Огонек умеет лечить, может он и приручать умеет. А Къятта точно умеет, раз он Кайе вырастил. Птица петляла совсем неожиданно, порой сворачивая прямо на охотников; они бы ее поймали давно, если бы не сплошные расщелины и валуны, каменный растрескавшийся язык, вываленный из пасти горного отрога. А потом… как на стену налетел. Голова закружилась, будто надышался дыма шеили — только не радость испытал, а непонятное чувство, когда тело не слушается. И, кажется, видел огонь, только вокруг или издали, уже не успел осознать.

— Птица бежала, куда ее направили расставленные заранее вешки, — сказал Лачи, наблюдая за пленником. — Я знал, что ты не захочешь ее убивать, сложность была только в том, чтобы вы не поймали ее слишком рано. А потом в лабиринте вы со спутниками уже мешали друг другу.

— Они живы?

— Нет.

— Все?

— Тем, кто не участвовал в погоне, дали уйти. Они все равно ничего не поймут, но о твоей смерти поведают.

— Как вы узнали?

— Не сейчас. Может, после я расскажу.