Шрифт:
– Спасибо тебе, Охин, – палач нашел в себе силы улыбнуться. – Ты спасла мне жизнь.
Девочка зарделась.
– Сколько я спал?
– Ты лежал в лихорадке треть луны. Бредил еще, жуть, как страшно было! Все просил тебе волосы заплести. И вот еще! – девчушка снова подскочила и выбежала из комнаты.
Что-то в памяти мужчины настойчиво всколыхнулось. Он лежал и смотрел в потолок, сполохи огня создавали странные узоры и совершенно точно что-то ему напоминали. И лишь когда Охин вбежала в комнату с плетеной корзиной, он все понял.
Тот лесной дом! Взрослая Охин и уже совсем старый он. Неужели Боги показали ему будущее? Может, так его вознаградили за послушание? Или это был сон?
– Я сбегала к реке и все твои вещи собрала. Вот, сложила в корзину. И еще оттуда пахнуть так плохо стало, и мухи слетелись. А потом я руку нашла… Ты же бусину хотел сделать, да? – девочка поставила корзину на пол и присела рядом. – Жуть, как страшно было, Ухэл. Прости, если я что нарушила. Вот!
Охин вытянула перед собой кулак, а потом разжала пальцы. В центре ее ладошки лежала белая, аккуратно вырезанная бусина.
– Я все, что осталось, в лесу закопала. Ночью, никто не видел, – совсем тихо прошептала она.
Ухэл снова улыбнулся. Его глаза щипало, и он убеждал себя, что все это оттого, что лучина начала чадить.
– Ты умница, Охин. Подержи ее пока у себя. Встану на ноги, и ты мне ее вплетешь.
Девочка просияла и спрятала бусину в карман передника.
– А что в деревне творится! Ухэл, мяснику волки ноги отгрызли! Аккурат в ту ночь, когда ты домой раненый вернулся.
– Живой?
– Живой! Что ж ему станется? Уже полдеревни жалобами с ума свел! Это староста рассказал, он к нам теперь почти каждый день наведывается.
Палач промолчал. Боги сделали свое дело.
– Ухэл, – позвала девочка. – А я тут похлебку из кролика сварила. Будешь?
– Буду.
– Тогда я скоро! – девочка снова вскочила и широко заулыбалась. Она поспешила в другую комнату, но на пороге замерла. – Теперь же все будет хорошо?
– Да, Охин. Теперь все будет хорошо.
Юлия Махмудова
Слова
Бут вдавил кнопку звонка и старательно пошаркал ногами по колючему придверному коврику, счищая грязь, налипшую на подошвы грубых ботинок. Резкая трель шрапнелью разорвала уютный покой квартиры и осыпалась где-то вдалеке. Бубнил телевизор. Послышались лёгкие шаги. Бут улыбнулся. Не губами даже. Сердцем. Тихо звякнула заслонка глазка – смотрит, проверяет, молодчина. Лязгнул засов, ржавая дверь отворилась. Уна сияла как капля росы, глядела радостно. Каждый день встречает его с работы и каждый день вот так сияет. Откуда столько света?
Бут вошел в тесную прихожую, потрепал дочь по щеке. Показал пальцем на дверной глазок, потом на Уну. Поднял большой палец.
«Молодец. Всегда смотри».
«Помню! – Уна кивнула. – Ужин?»
«Ужин».
Он с трудом расстегнул бурую рабочую куртку, повесил на гвоздь. Стянул ботинки. Прошёл в единственную в квартире комнату, где они и спали, и готовили, и ели. И молча плакали, и беззвучно смеялись… Редко. Всё в ней. Вся жизнь вне завода. Его долгая и её короткая.
Положил на стол сумку с ежедневным пайком. Уна бросилась к ней воробушком – такая же шебутная, маленькая и хрупкая в своём простом коричневом платье. Распотрошила холщовую торбу, выложила консервы, кусок хлеба, завёрнутый в тряпку, пакетик чая, два кубика сахара. Разожгла горелку, выскребла гущу из жестянки в старую кастрюльку, щедро разбавила водой.
Бут наблюдал за её хлопотами, сгорбившись на колченогой табуретке, упираясь локтями в стол. Вся в мать. Смекалистая. С водой вон целую систему напридумывала – тряпочки какие-то, песок, зола. Нацедит в бутыль, а потом переливает туда-сюда, фильтрует. Всё одно чище, чем ржу из-под крана пить. Только толку-то от той смекалки? На работу не берут, здоровье слабое.
Уна поставила перед отцом жестяную миску с похлёбкой, подвинула куски хлеба. Водрузила на огонь мятый чайник.
«Как день?» – спросила пальцами торопливо.
«Обычно».
«Расскажи!» – в жестах и во взгляде просьба, любопытство.
«Начальник приезжал. Большой, – Бут вздохнул, покачал головой. – Говорил, говорил, говорил. Час говорил. Столько слов. Зачем?»
«Хорошее обещал?»
«Да. Не верю. Всегда обещает».
Дочь вдруг мечтательно улыбнулась.
«Если ты целый день говоришь. Что говоришь?» – спросила она.
Бут усмехнулся. Ишь какая! Целый день говорить. У него и слов-то столько не наберётся. Это начальники могут часами языком трепать, времени не считая, за словами не следя. Сыплют и сыплют, сыплют и сыплют. Или эти, по телевизору, певцы и балаболы. Разодетые в пёстрое. В яркое. Всё время поют и говорят. А он что?