зпохи "сексуальной революции" и судорожных поисков

"первопринципа" в пульсирующей эманации "Эроса всемогуще

го".

Основной признак, общий и для манеры письма Дерриды,

и для стиля подавляющего большинства французских постструк

туралистов, -- несомненная "поэтичность мышления". Это до

вольно давняя и прочная традиция французской культуры слова,

получившая новые импульсы с выходом на сцену постструктура

лизма и переосмысленная затем как основополагающая черта

постмодерннстского теоретизирования. Во всяком случае она

четко укладывается в русло той "французской неоницшеанской

(хайдеггеровской) маллармеанской стилистической традиции

Бланшо, Батая, Фуко, Дерриды, Делеза и др.", о которой упо

минает Джеймс Уиндерс (382, с. 80). И если раньше было

общим местом говорить о "германском сумрачном гении", то

теперь, учитывая пристрастие французских постструктуралистов

к неистовой метафоричности "языкового иконоборчества", с

таким же успехом можно охарактеризовать их работы, перефра

зируя Лукреция, как francogallorum obscura reperta.

Как заметил в свое время Ричард Рорти, "самое шокирую

щее в работах Дерриды -- это его примененне мультилингви

стических каламбуров, шутливых этимологий, аллюзий на что

угодно, фонических н типографических трюков" (345, "'с. 146

147). И действительно, Деррида густо уснащает свой текст

немецкими, греческими, латинскими, иногда древнееврейскими

словами, выражениями и философскими терминами, терминоло

гической лексикой, специфичной для самых разных областей

знания. Недаром его оппоненты обвиняли в том, что он пишет

на "патагонском языке".

Однако суть проблемы не в этом. Самое "шокирующее" в

способах аргументации, в самом образе мысли Дерриды

вызывающая, провоцирующая и откровенно эпатирующая, по

41

мнению Каллера, "попытка придать "философский" статус сло

вам, имеющим характер случайного совпадения, сходства или

связи. Тот факт, что "фармакон" одновременно означает и отра

ву и лекарство, "гимен" -- мембрану и проницаемость этой

мембраны, "диссеминация" -- рассеивание семени, семян и

"сем" (семантических признаков), а s'entendre parler -- одно

временно "себя слышать" и "понимать" -- таковы факты слу

чайности в языках, значимые для поэзии, но не имеющие значе

ния для универсального языка философии.

Не так уж было бы трудно на это возразить, что деконст

рукция отрицает различие между поэзией и философией или

между случайными лингвистическими чертами и самой мыслью,

но это было бы ошибочным, упрощающим ответом на упро

щающее обвинение, ответом, - несущим на себе отпечаток своего

бессилия" (124, с. 144).

Очевидно, стоит вместе с Каллером рассмотреть в качестве

примера одно из таких "случайных" смысловых совпадений,

чтобы уяснить принципы той операции, которую проводит Дер

рида с многозначными словами, и попытаться понять, с какой

целью он это делает. Таким характерным примером может слу

жить слово: гимен унаследованное французским языком из

греческого через латынь и имеющее два основных значения:

первое -- собственно анатомический термин -- "гимен, девст

венная плева", и второе -- "брак, брачный союз, узы Гименея".

Весьма показательно, что изначальный импульс смысловым

спекуляциям вокруг "гимена" дал Дерриде Малларме, рассуж

дения которого по этому поводу приводятся в "Диссеминации":

"Сцена иллюстрирует только идею, но не реальное действие,

реализованное в гимене (откуда и проистекает Мечта), о пороч

ном, но сокровенном, находящемся между желанием и его ис

полнением, между прегрешением и памятью о нем: то ожидая,

то вспоминая, находясь то в будущем, то в прошлом, но всегда

под ложным обличьем настоящего" (144, с. 201).