Начальник обошел тепляк вышки, подсел к буровикам, перекинулся с ними парой слов, выкурил полпапиросы и направился обратно к «газику».

— Идите-ка сюда! — махнул мне и Секину рукой с погасшим окурком меж пальцев. — А ты, Серега, — толкнул в спину шофера — погуляй пяток минут… Ну что, инженеры? Трос сами завязываете? Молодцы! Собственным примером действуете? Правильно, правильно… Не слушается рабочий класс-то, а? На вышку начальничков загнал?! У, сопляки дипломированные! Воспитатели! Я бы вам… — И он, налившись темной кровью, стиснул кулаки.

Если у меня был такой же вид, как у Германа, выглядел я в тот момент глупо…

Начальник влез в закряхтевшую машину — передняя рессора под ним почти выпрямилась.

— А этим я пропишу!.. Эй, Серега! Иди баранку крутить!

И уехал… Гера забрал свою сумку, сунул штангель в нагрудный карман, и мы пошли прямиком через поле к поселку. Что делать дальше, буровики знали сами.

— Так-то, Гера…

— Так-то.

— А начальник ничего однако, ничего! Образования, ты говорил, никакого, лесник бывший, а такта хватает: шофера-то отослал предварительно! При подчиненных распекать не полагается! Всё по уму. Полезно усвоить.

— Усваивай на здоровье.

Для меня осталось неизвестным, что именно «прописал» сменным мастерам Григорий Григорьевич, но дело пошло на лад: мы удачно забурились, организовали третью смену, никаких инцидентов больше не случалось, все реже Федор Петухов загадывал мне технические загадки («Почему-то от редуктора вращенье не передается на цилиндр, начальник…», «Что-то промывочная жидкость с забоя не поднимается, начальник…»), отгадки которых знал и без меня. Все меньше противился он тем усовершенствованиям и переделкам станка, которые я придумывал, как казалось, для пользы дела, и мог выполнить в небогатой механической мастерской экспедиции.

Маков мне нравился все больше. То и дело по вечерам возникала его кудрявая голова в проеме дверей нашей комнаты. Он стал у нас своим человеком, подолгу о чем-то разговаривал с моей женой, играл со Степаном. Зато реже и реже заходила его жена. А в последнее время — вовсе пропала: легла в больницу и после операции получилось у нее какое-то осложнение. В экспедиции секретов нет — женщины говорили, что слишком часто она ходила на эти самые операции. «Не жалеют мужики своих жен!..»

Зима в полном расцвете — белая, неветреная, морозная. На буровой, в брусчатом тепляке, докрасна раскалена печь — рядом жарко, по углам — мороз; откроет кто на миг дверь — ледяные ножи сквозняка пронзают насквозь.

Станок — в скважине, под водой его работа почти не слышна: порой дрогнет трос, чуть потускнеют лампочки освещения, и снова покой, снова полный накал вольфрамовых нитей.

— Сергей Сергеевич! — это ко мне Маков. — Вы не постоите за меня остаток смены? Хочу успеть жену проведать.

— Иди, иди, Василий! Привет передавай!

Вот уже который раз он так… Пусть сходит — успокоит душу. С сынишкой его месяц как нянчится моя жена: уравновешенный парень, некапризный, не чета Степану.

Миллиметр за миллиметром вгрызается станок в известняк, миллиметр за миллиметром углубляется скважина, все ближе заданная отметка. Крутись, станок, крутись, родимый! Весь ты уже нами латан-перелатан, головы бы поотвинчивать тем, кто тебя делал! Швы все мы тебе переварили заново, крепеж сменили, внутренности — перебирать устали! А задуман ты хорошо, умно задуман… Крутись! Остался ты последним из всей опытной серии — в других экспедициях твоих братьев уже списали: неэкономично, мол, хлопот много — пользы мало. Ручки вверх подняли! Бог с ними. А ты трудись, мы тебя доведем, однако, до ума…

Через час на смену вышел Петухов.

— Опять подменяешь, начальник?

— Жену попросился навестить Василий…

— Угу.

Обычно я и с вечерней сменой задерживаюсь часа на два, только к восьми оказываюсь дома, но последние дни мне нездоровится: в груди жар, пройдешь по сорокаградусному морозу с полкилометра побыстрее — задыхаться начинаешь, вспотеешь весь. Позавчера возвращался совсем поздно, часов в одиннадцать, и слышал шепот звезд. Читал о нем не раз, да и люди рассказывали, а сам услышал впервые. Мороз был жуткий, хорошо, что без ветра; небо чистое, ни облачка, и — этот шепот… Наверное, звезды шепчут каждому свое. И мне что-то шептали, только что — не понял… Когда подошел к своему бараку, на градуснике у дверей было ровно шестьдесят.

— Я пойду, пожалуй, Федор… Голова раскалывается.

— Чего там! Иди конечно!

Я толкнул дверь комнаты. Василий Маков стоял у занавешенного окна рядом с моей женой, — мне показалось, что оба чуть вздрогнули, а может, только показалось — голова всю дорогу от буровой противно кружилась, два раза даже на снегу пришлось посидеть.

— Ты уже из больницы вернулся, Василий?

— Ага… Я до города на попутке доскочил — опоздал все же, только через окно повидались. И сюда — на попутке… А на буровой все в порядке?

— Порядок на буровой.

— Картошку греть, Сережа?

— Не стоит. Мне лучше бы лечь — голову ломит…

…Забавный приснился мне в ту ночь сон. Будто стою я за лебедкой, на смене — Петухов со своими ребятами, и станок быстро-быстро лезет в землю, так быстро, как наяву никогда не бывает. Только успевай трос стравливать! И вдруг чувствую — повис станок и крутится вхолостую. Делаем подъем, гляжу в скважину, а там — пустота, небо светится, и звезды, как из колодца, видны. Чудеса! «Давай, говорю, спускай меня, Федя: посмотрю, что там к чему…» Надеваю страховочный пояс — широкий брезентовый ремень с цепью, цепляюсь к тросу ручной лебедки, и спускает меня Петухов в скважину, как обычно — с ветерком, но при этом вниз головой. Лечу долго, небо приближается, звезды бледнеют, Петухов, чувствую, начинает понемногу притормаживать. Стенки скважины вдруг обрываются, и я высовываю голову на свет божий. Оглядываюсь, а кругом — небоскребы. Понимаю — Америка, и значит, пробурили мы земной шар насквозь! Торчу головой посреди улицы, как из канализационного люка. По тротуарам американцы куда-то спешат, у американок ноги стройные, длинные, в разноцветных колготках. Вид занимательный… Только тут прямо на меня летит автомобиль типа «додж» с белой надписью «Police», то есть полиция. Летит и трещит, трещит, словно из пулемета строчат… Конечно — будильник! Уже. И как всегда — некстати: нет, чтобы повременить, сон досмотреть дать!..