— Можно не сразу. Но и поехать… поехать я никуда пока не смогу: дело одно есть. Необходимо побыть с полмесяца в городе…

— Что за дело, если, конечно, не секрет?

— Разговора не стоит дело… пустяки… За дочку!

— За дочку!

Они замедленно, уже почти не разговаривая, закончили ужин.

— Ну, спасибо, жена! Давно домашнего не едал — отвык. И этого, — он постучал вилкой по бутылке, — сто лет не нюхал.

— Ты хоть сыт?

— Сыт, сыт! Убирай со стола.

— Я сейчас чай поставлю.

— Не надо… Я бы помылся с дороги. Горячая идет?

— Идет.

— С ваннами там тоже… не предусмотрены там ванные.

Алексей медленно обошел комнату, остановился возле клетки со снегирем.

— А этот откуда здесь появился?

— Это я сегодня купила. Ты ведь любил всегда птиц… Я хорошо помню твои рассказы про живой уголок, что у вас в детдоме был, и про юннатский кружок… А синиц тех наших, как только ты написал — я сразу же выпустила, и все эти годы никакой живности мы не держали. Не знаю, с чего вчера взбрело в голову, подумала — вдруг ты доволен будешь? Вот нынче с утра и отправились мы с Катей на рынок, оставили тебе записку и поехали.

— А что за колечко у него на лапке?

— Сама удивилась, когда разглядела дома.

Алексей потянулся открыть клетку.

— Нечего ему за решеткой сидеть — на воле веселей!

— Погоди, Алеша, погоди! Пропадет он в городе! Если выпускать — так в поле или в лесу, и лучше всего там, где поймали… Старик, который продал нам его, разговорчивым оказался, все объяснял, как он их ловит, какие хитрости придумывает. Что же за место он назвал — где живет? Постой, постой… Ага! Шестьдесят третий километр по Северной дороге! Точно: платформа Шестьдесят третий километр!

— Верно, пожалуй, про поле. — Алексей отошел от снегиря. — Уж возвращаться из неволи — так прямо домой! Верно… Шестьдесят третий километр я знаю — часто в свое время приходилось проезжать на машине. Там озеро красивое: почти все лесом окружено, а со стороны шоссе — пляж. Съездим как-нибудь — будет погода хорошая: и бедолагу этого по назначению доставим, и отдохнем заодно, покупаемся… Ну, а пока я все же в ванной купнусь!

— Полотенце на вешалке — чистое! А белье я тебе принесу — начинай мыться… Грязное в корзину брось! — прокричала ему вслед Лариса.

Закончив кухонные дела, она, негромко напевая, собрала мужнино белье, прошла в прихожую, толкнула дверь ванной. Ванная оказалась запертой. Пожав плечами, Лариса постучала и, когда дверь отворилась, просунула в дохнувший влажным теплом проем голову.

— Ты чего это?

— Да так… по инерции.

— Вот — здесь тебе все, что полагается. Спину потереть?

— Я уже. Спасибо.

— Ну и наколки у тебя, Алеша! Кого только нет! От чертей и… Делать, что ли, нечего было?! — Она осеклась. — Я хотела сказать… зачем ты это?

— На память, жена, на память! Вкус у тамошних художников, верно — своеобразный, да выбирать не приходилось… Иди, ладно, ложись спать.

Зазвонил телефон.

— Мама, наверное, опять! Не терпится…

Лариса прикрыла дверь ванной и пошла в комнату.

— Да?.. Добрый вечер, Федор… — Лариса оглянулась. — Не хотела и не хочу. И не могу сейчас… Алексей приехал… — Она слушала, теребя шнур. — Ладно, будь по-твоему… Да, на обычном… Хорошо!

Повесив трубку, она прошла в спальню, засветила торшер, разделась, глянула в зеркало и, вздохнув, принялась мазать лицо кремом.

Распаренный Алексей, в футболке и трусах, вышел, причесываясь, из ванной, сел в комнате за прибранный стол, закурил. Сделав пару затяжек, отложил папиросу, достал из шкафа простыню, раскинул по дивану.

— Алексей?.. — Лариса стояла в дверях, изумленно глядя на мужа.

Он пробормотал:

— Я, знаешь, здесь сегодня посплю…

Запахнув полы халата и подвязав кушак, Лариса произнесла осипшим вдруг голосом:

— Ну… хозяин — барин… — и, едва сдерживая слезы, вынесла подушку. — Одеяло — тоже в шкафу, где простынку брал, только на нижней полке…

— Да не сердись ты, не злись, Христа ради! Я же… я же — как с мороза еще, не оттаявший. Вон, пот льет ручьем, а внутри…

— Чего уж… — Она ушла в спальню и, закрыв руками лицо, в беззвучном плаче упала на кровать.

Алексей расстелил одеяло, зажег погасшую в пепельнице папиросу, докурил, выбросил окурок в окно, лег. Плач, несмотря на все старания Ларисы заглушить его, проникал в комнату. Алексей долго и томительно ворочался с боку на бок, наконец не выдержал и, поднявшись, пошел в спальню…