— Улавливаю… Однако не каждому дано в высшие, так сказать, сферы продвинуться. Для всех наверху места маловато.

— Согласен. Но не об этом речь! Американцы — еще раз обратите внимание — преуспевающих опрашивали, причинами удачи интересовались. Да шут с ними, с американцами!.. Наблюдал-то я за другими, а соотносил увиденное с собой. Чего греха таить: засиделся я в своей конторе на должности главного механика! Автоматизм выработался: заявки на оборудование, на запчасти и материалы, графики ремонтов, отчеты — не глядя щелкал! И перспективы не видел, автоматизм убивает перспективу. Вот и решил я попробовать себя на новом поприще, сойти с наезженного пути… Сейчас мне кажется, что все так и должно было случиться, к тому и шло. Оглядываясь назад, всегда можно найти нужную связь в своих поступках, внутреннюю логику. Доказать себе, что наконец-то занимаешься тем, для чего предназначен. А оглядываешься после сорока все чаще — верно, пора приспела первые бабки подбивать!

— Наверное, так…

— Дело, в общем-то, оказалось новым лишь по форме, а по сути — хорошо знакомое. Правда, раньше я лишь от своих подчиненных требовал соблюдения правил безопасности, а теперь — от всех, и прежде всего — от руководителей подразделений экспедиции. В том числе — и от главного механика, то есть как бы я — нынешний от себя же — бывшего. Требовать просто, если знаешь, что требуешь. И знаешь, у кого где тонко — вот-вот порвется. Тогда тебя трудно перехитрить, недостатки спрятать — сам, бывало, хитрил, сам прятал.

— Наслышан я о вашей… настырности! — Валентин Валентинович перевернулся с боку на спину, пошарил глазами по потолку. — Однако мне тоже скоро на пенсию, через пять лет…

— Вам-то что вдруг о пенсии вспомнилось?

— Да очень уж ваша престарелая дама на меня похожа. Я тридцать пять лет — как пришел в экспедицию после техникума — сижу с паяльником в мастерской, аппаратуру нашу ремонтирую. В левом от входа углу, у окошечка. Да вы знаете… Верно, в отличие от той дамочки — орден заработал, в профкоме около четверти века — бессменный председатель комиссии по охране труда. А в остальном…

— Господи! Валентин Валентинович! Уж вас я никак не имел в виду…

В вагончике вспыхнул свет, и замолчавший Корытов услышал стук двигателя электростанции. Было все, конечно, наоборот: сначала застучал движок — потом зажглась лампочка в самодельном абажуре, но за разговором, а главное — за растерянностью от неожиданного его поворота момент начала веселого тарахтенья движка Корытов пропустил.

И почти сразу за светом в комнате появились Егорин с Прохоровым.

— Насумерничались? — Глеб Федорович повесил на вешалку фуражку.

— Темнота, разговору не мешает… — невесело улыбнулся Валентин Валентинович.

— Иногда в темноте душевней получается. — Егорин пододвинул к себе стул, проводил взглядом прошедшего к раскладушке Прохорова.

— Как, товарищ председатель, рыбачилось? — спросил ради приличия Корытов.

— Три харюзка. Кошке на ужин. Есть в вашем хозяйстве кошка, Глеб Федорович?

— Кот есть — у летчиков.

— Я при входе рыбешек оставил, на ступеньках, — думаю, найдет ваш Котофей гостинец, поужинает.

— Вы сами-то не надумали все же поужинать? Я говорю: свет дали, плита у поварихи еще не прогорела — картошка и чай горячие.

— Ну что вы меня заставляете повторяться? Не бу-ду. Во-первых — с обеда сыт, во-вторых — в принципе стараюсь на ночь не есть, забочусь о здоровье. Скажите лучше — машина подготовлена к завтрашней поездке?

— Готова машина.

Прохоров скинул ботинки, вытащил из-под одеяла подушку.

За открытым, затянутым от комаров занавеской окном ровно постукивал движок, светились лампочки над входами в палатки и под навесом столовой, где повариха тщетно ожидала запоздалого посетителя — закапризничавшего «главного начальника». Из чьей-то палатки доносилась вечерняя перебранка радиоголосов, то утихающая, то ожесточающаяся в настраиваемом на нужную волну приемнике…

Выехав сразу после завтрака, они в начале одиннадцатого были на месте катастрофы. Собранные в груду, слегка присыпанные землей, остатки сгоревшего самолета… обрывки проводов, стекающие медными ручейками с сопок в пойму речки… поломанные, выделяющиеся цветом увядших листьев кусты… На самом берегу чернело не успевшее остыть кострище с переброшенной через него на двух рогатинах палкой, оставленное, видимо, электриками, ремонтировавшими линию.

Небо, разлинованное натянутыми, взамен порванных, проводами, безоблачно высилось над долиной.

Корытов так и представлял это место, еще слушая рассказ Глеба Федоровича в автомобиле по пути из аэропорта в партию, таким и видел. Но теперь воображаемая картина катастрофы, дополненная представшими его глазам деталями, стала столь отчетливой, столь конкретной, что у него заныло под ложечкой. Он отстал от шедших впереди, во главе с Егориным, что-то говорящим и говорящим, обращаясь в основном к Прохорову, и остановился за кустами, не желая, чтобы видели его лицо. Наверное, ему не следовало ехать сюда, сослаться на головную боль или расстройство желудка — и не ехать…