В распахнутых шире обычного глазах все понимающей Спящей Красавицы, зашедшей к нему в камералку, он увидел искреннее сочувствие и постарался улыбнуться.

— Время все лечит… — сказала она, и эта сотни раз слышанная истина, отнесенная непосредственно к нему, показалась вдруг реальной и обнадеживающей…

В командировке времени на раздумья хватало с избытком: вечера в гостинице незнакомого городка тянулись медленно и успокаивающе размеренно. Однажды в этой размеренности всего на мгновение всплыло кощунственное: «А может, так-то и лучше?..» — и сразу же снова ушло на дно. Но, полежав там, обрастая все новыми и новыми аргументами, разросшись и заматерев, через некоторое время всплыло опять и таким кощунственным уже не показалось…

Действительно, как найти Валентину, если она не даст о себе знать? Не объявлять же всесоюзный розыск!

С женитьбой опять-таки… Рановато в двадцать пять лет связывать себя по рукам и ногам, рановато. Поосновательней устроиться надо в жизни, вес набрать, положение свое обеспечить. Ты же и с четверенек еще не поднялся.

Она — тоже хороша! Один велел прийти — побоялась ослушаться и пошла. Другие приказали уехать — уехала…

А вдруг у нее ребенок от тебя будет?! Судьба, как вздумает, с человеком играет… Вдруг, вдруг! Мало ли что бывает вдруг?!

Находясь вдали от мест, связанных с Валентиной, он все более и более успокаивался, все надежнее и выше возводил забор, отгораживаясь от совсем близкого прошлого.

В ночь перед возвращением в экспедицию ему приснилась Спящая Красавица: в таком же, как у Валентины, купальнике она входила в спокойную заводь реки и, обернувшись, призывно смотрела на него. Вода, обнимавшая ее бедра, плескалась и пенилась.

…В конторе он не нашел для себя ни телеграммы, ни письма, ни открытки. Это не столько огорчило его, сколько задело самолюбие: «С глаз долой — из сердца вон!» — понятно, когда про других! А когда про тебя? Да еще так запросто — из сердца-то!..

К зиме, за дальнейшим сокращением объема работ экспедиции, его перевели на Енисей — на участок изысканий под строительство новой, как предполагалось — одной из уникальнейших в мире гидроэлектростанций.

Уезжал он почти спокойно. Ничто не удерживало его на Каме: ни друзья, которыми он, в общем-то, не обзавелся, ни воспоминания о лете, при каждом нашествии которых одолевало лишь чувство неловкости, ни тягучий, быстро опостылевший роман со Спящей Красавицей… Сама Кама?.. Обычно он не сразу привыкал к местам, где ему случалось жить. Привыкнув же, неохотно с ними расставался, обостренно ощущая необратимость времени, неповторимость того русла, по которому время протекало. Вот и теперь он не смог избежать этого ощущения, и только оно омрачало отъезд.

— Федя! Если будет мне какая почта — перешли. Или услышишь что-нибудь… интересное — черкани… Адрес я там, на столе, оставил.

Вместо Фединых посланий — в мае на Енисее появился сам Федя и недели две, в ожидании железнодорожной платформы с катером и койки в общежитии, прожил у него, вернее — у них: на новом месте, вопреки своим прежним рассуждениям, он скоропостижно женился, и жена его к приезду Феди ходила уже в собственноручно сшитом, без талии, платье…

При встрече Федя прежде всего пожал плечами и помотал головой. Потом поведал, что в экспедицию заходил Валентинин дядька, интересовался, не пишет ли она кому-нибудь. «Уехала — до места не доехала… Ничего о себе не сообщает — ни мне, ни отцу родному. Где чертову девку искать?!»

Так… Значит, спряталась, от всех сразу схоронилась. Взяла и уехала — не туда, куда велели, а куда сама надумала. «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» Вот тебе и послушная!

Больше они в разговорах имени ее не упоминали ни разу. Федя рассказывал о не богатой событиями, затухающей жизни экспедиции, о пустяках разных; сообщил вскользь о женитьбе Теодолита на Спящей Красавице. Набеседовались за две недели досыта и наедине: жена, измотанная неизбежными в ее положении недомоганиями, по шестнадцать часов в сутки спала.

Слушалось и говорилось ему о той жизни непривычно легко, с грустью, уже не саднящей: зажившую царапину и почесать приятно…

А еще через год он без особых усилий выхлопотал себе место в Управлении, сославшись на болезненность родившейся дочки и преследовавшие жену после родов хвори, и навсегда «завязал» с кочевой жизнью изыскателя…

…Рука, лежавшая на странице гроссбуха, затекла до онемения. Семен Сергеевич поднял голову, включил настольную лампу, посмотрел на будильник: без десяти двенадцать. Дмитрий, видимо, или решил его не беспокоить, вернувшись из кино, и спит уже, или где-то полуночничает. Дело хозяйское!

Он машинально сосчитал строчки разбередившего его память стихотворения, умножил их на нынешнюю стоимость печатной строки. «Дешево! — покачал головой. — Несоизмеримо дешево…»; машинально проглотил неизбежную порцию таблеток «на ночь», погасил свет и забрался в постель…

…Ссылки на плохое здоровье дочки и жены были формальными, по существу же — хотелось вернуться в свой город, в привычный круг друзей и знакомых.

Он забыл уже, когда в последний раз брался за перо. Нехватка так называемого «воздуха» литературной среды, над чем он, уезжая на Дальний Восток три года назад, от души потешался, чувствовалась все острее: стихи задыхались, не родившись. Три года назад он верил, что найдет какую-то замену, обретет некую компенсацию за утрату этого пресловутого «воздуха». Никакой компенсации не нашлось…