Рассказы и легенды о распрях в родной семье Чингис-хана были настолько распространены, что и по прошествии почти полутора столетий об этом помнили в народе. Во всяком случае, когда Тогон-Тэмур, последний император монгольской династии Юань, бежал из своей столицы Дайду под натиском китайского народа, то в происшедшей при этом стычке потомок Хасара, расчищая путь императору, погиб от вражеских ударов. И тогда сложилась в народе пословица, в которой не без ехидства сказано: «Потомок Хасара оказал помощь потомку Хагана» (т. е. Чингис-хану). Так эхо давно минувших событий откликнулось в народном творчестве монголов.

Интересно отметить, что в другом литературном произведении XIII в. — «Сказании об Аргасун-хуурчи», дошедшем до нас инкорпорированным в летописях XVII–XVIII вв., действия Чингис-хана также подверглись критике. Сказание это еще не заняло подобающее ему место в истории монгольской литературы, хотя заслуживает тщательного разбора и по своему содержанию, и по литературной композиции. Я не буду вдаваться в подробности анализа, отмечу лишь, что сказание отчасти состоит из прозаического текста, в который вкраплены стихи, — такое смешение прозы и поэзии характерно для ранних произведений средневековой литературы монголов. Содержание этого сказания можно вкратце передать так: Чингис-хан в одном из походов на восточные земли надолго задержался, прельстившись красотою дочери солонгоского (т. е. корейского) хана. Вступив с ней в брак, он забыл о монгольских кочевьях и не торопился возвращаться. Из Монголии к нему прискакал посланец по имени Аргасун-хуурчи (хуурчи — музыкант, играющий на хуре). Чингис стал расспрашивать посланца о том, что происходит на родине, и тот в ответ на вопрос Чингис-хана: «Здоровы ли супруга моя, сыновья и весь народ мой?» — сказал потрясающие слова:

Редко в каком-либо другом произведении монгольской средневековой литературы можно встретить столь резкие, обличительные слова, столь откровенное описание трудного состояния простого народа — монголов. Изложено оно в кратких стихах, которые, по всей вероятности, распевались и в юртах аратов. Любопытно отметить, что в других вариантах «Повести об Аргасун-хуурчи» эти строки отсутствуют. Так, известный летописец Саган Сэцэн, феодал по происхождению, не счел удобным повторить их, а сообщил только, что «весь великий народ твой здоров» [2308] . Как же реагировал Чингис на эти речи? Он был явно смущен, но смущение его относилось не к сведениям о положении народа, а к тому, как встретит его главная жена Борта сообщение о новой его женитьбе. Боясь, что она его осудит, он сказал: «В юные годы встреченная мною Борта, супруга моя, видеть лицо твое тяжко мне. Когда войду к ней в юрту, тесной станет мне юрта. Если нет согласья в семье и она разгневается и рассердится перед чужими людьми, то мне-то ведь станет стыдно и боязно». Вот какие слова покаянной речи вложены неведомым народным сказителем в уста всесильного, могущественного хана монголов. Никак нельзя сказать, что поведение владыки оправдывается, хотя, казалось бы, ничего странного не случилось в том, что Чингис взял еще одну жену. Ведь известно, что монгольские ханы имели не по одной жене. Но в данном случае женой Чингиса стала корейская царевна во время войны. Оказывается, у древних монголов считалось зазорным жениться в условиях военного похода, без должных свадебных обрядов. В одной из летописей об этом так и сказано, что вельможи удерживали Чингиса от этого и говорили ему: «Во время похода, в степи жениться — это не дело!» И хотя Чингис боялся встречи с Бортэ, первой и главной женой, но она приняла известие о его новой женитьбе спокойно и с достоинством.

Узнав о таких словах своей главной супруги, Чингис, по словам сказания, вернулся в Монголию. Но сказание на этом не кончилось. По возвращении Чингис узнал, что Аргасун-хуурчи брал его золотой хур и кочевал где-то в степи. Существует поверье, что хур приносит счастье, лишиться его — значит лишиться счастья. И Чингис, разгневавшись, решил казнить Аргасун-хуурчи, но тот спел ему дивную песню-просьбу, и владыка отменил казнь, сказав:

Итак, в этом «Сказании об Аргасун-хуурчи» мы находим немало интересных сведений о жизни древних монголов. Никак нельзя сказать, что поведение Чингис-хана в этом сказании оправдывается, между тем осуждение передано достаточно тонко и умно.

В «Сказании об Аргасун-хуурчи» кратко, но выразительно показан образ главной жены Чингиса Бортэ-уджин. Она только что получила известие о новой женитьбе своего супруга, но приняла эту новость достойным образом. Не только в этом сказании она показана как добрая и умная супруга монгольского владыки. В «Тайной истории монголов» также имеются высказывания о ней как об умной и проницательной женщине. Это была достойная подруга Чингис-хана; он ее ценил и уважал, что не мешало ему иметь и других жен.

Когда Есугэй-багатур, отец юного Тэмуджина, отправился искать ему невесту и увидал десятилетнюю Бортэ, он отметил, что «в лице у ней блеск, в очах огонь». Этим выражением он подчеркнул не только красоту девочки, но и ее выдающиеся нравственные качества. «В душу его вошла она» («Oyin-tur-iyan-oro'ulba»), т. е. понравилась, — замечает летописец [2310] .

Чингис-хан любил свою верную подругу. В «Тайной истории монголов» сохранился трогательный рассказ о том, как попала в плен к меркитам Бортэ и как была освобождена. Когда меркиты напали на стойбище Тэмуджина, то он вместе с братьями и матерью ускакал на верховых конях. Для Бортэ не хватило коня, и она поехала в повозке, запряженной быком, была настигнута меркитами и взята в плен. Не следует думать, что Тэмуджин пренебрег ею. Согласно монгольским обычаям молодая невестка занимала в семье самое низкое место и коня ей не полагалось. Вполне естественно, что ей пришлось спасаться в бычьей повозке. Тэмуджин был встревожен и огорчен. Он обратился с просьбой к Ван-хану помочь ему отбить у меркитов молодую жену.

жаловался Тэмуджин. Вместе с Ван-ханом совершил он поход на меркитов. Напав на их стойбище, Тэмуджин верхом на коне остановился и громко кричал: «Бортэ, Бортэ!». Та, услышав его зов, прибежала и схватилась за узду его коня. Была ясная, полная луна, и молодые супруги обнялись при лунном свете [2312] . Неизвестно, рассказал ли летописец легенду или подлинный факт, но в этом рассказе отчетливо показано, что грозному завоевателю были далеко не чужды сильные переживания и глубокие чувства.