Материалы официальных хронистов служили иногда основой также и для исторических сочинений, обозначавшихся термином «чуньцю» (весны и осени) [194] . К началу периода Чжаньго такого рода сочинения были созданы в большинстве восточночжоуских царств. В одном из фрагментов утраченного ныне раздела из трактата Мо-цзы (ок. 468-376 гг. до н. э.) говорится: «Я видел происходящие из ста царств чуньцю и ши [цзи]» [195] . По кратким упоминаниям в памятниках древней и средневековой литературы, по отдельным дошедшим до нас цитатам сейчас известны чуньцю царств Лу [196] , Цзинь [197] и др.

В нашем распоряжении имеется лишь один источник, по которому можно в достаточной мере судить о внутренней структуре и особенностях изложения исторического материала, присущих восточночжоуским хроникам. Это «Чуньцю», известный конфуцианский канон, для которого вышеупомянутый terminus technicus стал именем собственным. Согласно свидетельствам Мэн-цзы [198] и Сыма Цяня [199] , Конфуций составил «Чуньцю» на основе различных ши цзи. Материал расположен в ней по годам правления луских царей, живших в период между 722 и 481 гг. до н. э. Внутри каждого годового комплекса записи распределяются по сезонам, иногда по месяцам и дням. Для собранных в «Чуньцю» хроникальных записей характерны крайняя лаконичность и нечеткость в описаниях, что, очевидно, отражает достаточно низкую потребность в фиксации исторических событий. К этому следует добавить, что круг фиксируемых хронистом событий в «Чуньцю» весьма узок, а связь, устанавливаемая между ними, чисто внешняя.

То обстоятельство, что авторство «Чуньцю» с глубокой древности приписывали Конфуцию, поддерживало постоянный интерес к вопросу об истинном характере содержания памятника. Уже в высказываниях столпов раннего конфуцианства были заложены основы ставшего впоследствии традиционным представления о том, что в «Чуньцю» таится концентрированное выражение этикополитической идеи Конфуция.

На протяжении двух тысячелетий «Чуньцю» обросла необозримой ортодоксальной экзегетической литературой, создатели которой неутомимо пытались истолковать ее хроникальные записи как зашифрованные моральные формулы. Это было особенно характерно для ученых направления «школы нового текста» (цзинь вэнь цзя), один из позднецинских реставраторов которой писал следующее: «Те, кто берется рассуждать о "Чуньцю", должны знать, что целью труда Конфуция было создание канона для всех последующих поколений, а не написание истории для одной эпохи. Различия по стилю и структуре между каноном и историей заключаются в том, что история содержит непосредственное изложение собранных [ее создателем] фактов, правда и ложь в ней очевидны, и нет нужды прибегать к восхвалениям и порицаниям, в то время как в каноне необходимо превозносить правду и порицать ложь, чтобы утвердить [неизменные] устои и законы» [200] .

Обычно противоречие между крайней скудостью содержания «Чуньцю» и выспренными апологиями ее экзегетов пытались разрешить, истолковывая хроникальные записи этого сочинения как символы определенных этико-политических суждений, изустно передававшихся в кругу сторонников конфуцианской догмы: «"Чуньцю" состоит, таким образом, из двух частей — кратких писаных формул и связанного с ними устного тайного учения. Это тайное учение было сообщено некогда ученикам Конфуция» [201] .

Как китайские экзегеты, так и некоторые западные ученые ищут доказательств таинственного «символизма» «Чуньцю» в фактической неполноте и терминологической непоследовательности ее хроникальных записей. Следует сказать, что в течение последних десятилетий проделана значительная работа по реабилитации «Чуньцю» как хроники. С помощью специального статистического анализа доказано, что в тексте «Чуньцю» не содержится никакой скрытой закономерности, свидетельствовавшей бы об его символической нарочитости, и все его особенности объясняются скорее несовершенством и ограниченностью информации, имевшейся в распоряжении составителя памятника [202] . Лапидарность и неустойчивость «формул» «Чуньцю» обусловлена еще и тем, что они восходят к весьма архаическим и несовершенным хроникам.

Имеются и другие доказательства того, что «Чуньцю» действительно была одной из древнейших хроник, а не зашифрованным конспектом этико-политических лекций Конфуция. Так, в ходе специальных исследований было установлено, что из 37 известий о солнечных затмениях, приведенных «Чуньцю», 30 соответствуют расчетам современных астрономов. Данное обстоятельство не только свидетельствует о подлинной историчности этих известий, но и в значительной мере подтверждает достоверность хронологии «Чуньцю» [203] .

Как известно, VI-IV вв. до н. э. для древнекитайских царств были знаменательны ростом внутренних социально-экономических противоречий, сопровождавшимся необычайным усложнением и обострением общественно-политической жизни. В этих условиях, естественно, должен был наступить момент, когда рядом с хрониками, объединявшими официальные записи о событиях, стали появляться исторические сочинения, проникнутые разноликой и весьма агрессивной тенденциозностью. Одновременно с этим, как свидетельствуют высказывания тогдашних идеологов, происходила окончательная кристаллизация взгляда на историческое сочинение как на средство воспитания или политическое руководство. Так, один из сановников чуского Чжуан-вана (правил в 613-590 гг. до н. э.), комментируя перечень дисциплин, на основе которых было построено образование наследника, утверждал: «Преподавая ему (т. е. наследнику) чуньцю, побудишь его почитать добро и порицать зло» [204] . По-видимому, круг чуньцю, упоминаемых в данной цитате, не был ограничен официальными хрониками и включал нравоучительные повествования, подобные тем, которые использовал в своем трактате Мо-цзы. Ставшая известной благодаря последнему обстоятельству «Чжоуская чуньцю» («Чжоу-чжи чуньцю») содержала рассказ о безвинно казненном сановнике Сюань-вана, который имел совершенно определенную назидательную сущность, сформулированную Мо-цзы в следующих словах: «Государи поучают своих сановников, а отцы предостерегают своих сыновей: "Будь осторожен, будь осмотрителен! Всякого, кто казнит невиновного, постигает несчастье, ему мстят духи"».

Несомненно, что использованное Мо-цзы сочинение не было официальной чжоуской хроникой, а представляло собой серию моралистических памфлетов, созданных на основе устных полулегендарных сказаний о героях и событиях прошлого. Такого рода сказания, слагавшиеся во многих восточночжоуских царствах, постепенно складывались в своеобразную историческую традицию, параллельную той, которая фиксировалась хронистами. Чжаньгоские авторы обращались к ней как к источнику информации. Так, в трактате Мо-цзы мы читаем: «С древности до нынешнего времени, начиная с того момента, как появился человек, видывал ли кто-нибудь такое явление, как судьба, слыхивал ли кто-нибудь о ней? Конечно, нет... В таком случае, почему не справиться об этом в передающихся [из поколения в поколение] высказываниях правителей, в распространенных повсюду повествованиях?» [205] .