Они гуляли дольше обычного, час или больше. Выйдя из парка, они дошли до Пирсон-авеню, где Нира, обычно не любившая потакать своим прихотям, купила в «Митци» морковный маффин и, словно желая сделать Мэжнуна сообщником, отломила ему кусочек.

– Слишком сладко, – вынес вердикт пес.

– Да, но там еще морковь, да и не каждый же день мы их едим.

Вернувшись домой, Нира сложила то немногое, что ей было нужно: туалетные принадлежности, косметичку, черное платье, сменное белье. Вдвоем с Мэжнуном они послушали отрывок из «Милосердия Тита». Вскоре с работы вернулся Мигель, и не прошло и получаса, как супруги собрались уезжать. Пока Мигель относил их вещи в машину, Нира присела, чтобы взглянуть Мэжнуну в глаза, ему всегда делалось неуютно в такие моменты.

– Ты уверен, что все будет в порядке? – спросила она. – Я оставила пакет сухого корма на случай, если ты проголодаешься. В кладовке есть еще. В холодильнике на нижней полке лежит стейк. Кран на улице я смазала, так что если захочешь пить, проблем быть не должно. Ты точно уверен, что с тобой все будет хорошо?

– Да, – ответил пес.

В такие моменты отношение Мигеля ему было больше по душе. Да, он не был таким заботливым, как Нира, но и нервничать Мэжнуна он не заставлял.

Нира нежно потрепала его по бокам.

– Мы вернемся в воскресенье днем, – сказала она.

Последним, что он услышал, был звук поворачивающегося в двери ключа и ее затихающие шаги.

Прошел день. Потом еще один.

Несомненно, одной из худших особенностей измененного сознания псов было новое ощущение времени. Блаженное состояние, когда мгновения проскакивали как одно, все собаки воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Но после вмешательства богов каждый из пятнадцати псов остался один на один с новым Временем, Временем, которое знало, как заставить ощутить свой ход. Мэжнуну удавалось справляться лучше остальных, потому что у него была Нира, рядом с которой дни тянулись не так мучительно. Напротив, он бы с радостью продлил часы, проведенные с ней в прогулках по району или на берегу озера. Время, когда они были вдвоем, пролетало даже чересчур быстро. Но без Ниры мало что могло спасти его от издевательски-медленного хода часов. Чтобы занять себя в первые сутки, Мэжнун сочинил для Ниры стихотворение, которым надеялся удивить ее по возвращении.

Лето наполнено дымом

лужайки бескрайни. Тихо, ползком,

по водорослям и мху,

к твоим дверям приходит судьба, роняя льдины.

Нира оставила для него в проигрывателе диск «Тангейзера», он послушал оперу, поспал, послушал ее снова, вышел на улицу, побродил по окраинам Хай-парка подальше от людей и собак, поспал, снова послушал «Тангейзер» и вновь поспал. В понедельник утром Мэжнун проснулся и, обнаружив, что он по-прежнему один, оказался сбит с толку. Кухонные часы вроде бы работали – секундная стрелка подпрыгивала как всегда, – но Нира не вернулась. Это было так же странно, как если бы солнце взошло на западе. В тот день он почти ничего не ел. И хотя пес знал, что Мигель с Нирой этого не любили, забрался в их кровать – то место в доме, где их запах чувствовался сильнее всего.

Если понедельник привел его в замешательство, то для описания его чувств во вторник в языке не нашлось бы слов. Днем Мэжнун услышал, как во входной двери повернулся ключ. Этот звук мгновенно заставил его насторожиться. Кто-то пытался проникнуть в дом. Он знал интонации, звуки голосов, поступь Ниры и Мигеля. За дверью были не они. Он побежал в прихожую, рыча, готовый наброситься на того, кто вошел. Но не набросился, просто не мог. Незваным гостем был кто-то как будто знакомый, но видел Мэжнун его впервые, а потому не смог удержаться от вопроса:

– Ты кто?

Мужчина – брат Мигеля – замер на мгновение, глядя на него прежде, чем распахнуть дверь. Обращаясь к людям, стоящим за ним, он вымолвил:

– Господи Иисусе! Я готов был поклясться, что собака говорила.

За его спиной кто-то сказал:

– Без Мигеля здесь все не так.

Мэжнун едва сдерживался, чтобы не броситься на человека, произнесшего имя Мигеля. Ему казалось, что никто больше не имеет права издавать такой важный звук. Однако он отступил вглубь дома, пятясь назад, поджав хвост, чтобы впустить семью Мигеля. Едва они все вошли, как мать начала голосить.

– О господи, – вскрикивала она.

Сыновья подхватили ее под руки, и все четверо замерли в передней, прижавшись друг к другу. Их эмоции – которые Мэжнун переживал как свои собственные – всколыхнули самые противоречивые чувства: жалость, неприязнь, обиду. Почему здесь должны быть эти люди, а не Нира? Не похоже, что они заглянули сюда ненадолго. Постояв в прихожей, мужчины, наконец, довели пожилую женщину до гостиной, где она рухнула на диван, все еще охваченная переживаниями.

Ну и странное же это было вторжение. Никто не обращал на Мэжнуна ни малейшего внимания. Никто не разговаривал. Они еле-еле двигались, что-то собирая по дому: одежду, письма, коробки. Сбором вещей поначалу занимались братья Мигеля, пока их мать не нашла силы подняться с дивана и им помочь. Мэжнун сидел в гостиной не шевелясь. Сохранять молчание, не спрашивать, когда Нира вернется домой, было невыносимо.

– А что делать с собакой? – спросил один из братьев.

– Может, Сара его возьмет, – предположил другой.

– Это была собака Ниры, – возразила мать Мигеля. – Пусть ею занимается кто-то из ее друзей.

Мэжнун услышал все, что хотел. Он тут же понял, что семья Мигеля не имела к нему никакого отношения, что они были неверны Нире и что ничего хорошего от них не жди. Не привлекая к себе внимания, он осторожно поднялся со своего места и вышел из комнаты. На кухне он выскользнул через заднюю дверь, пересек двор, открыл калитку и прежде, чем кому-либо пришло в голову его остановить, он уже был на середине улицы, направляясь в район Ронсесвейлз. Оттуда пес отправился в Хай-парк, он вернулся туда, где у стаи когда-то было логово, в единственное оставшееся у него пристанище, населенное духами ушедших собак.