под простором контуров витрин и капителеи,

когда раздастся крик и убегут с площадки дети,

когда звонок разбудит ночью, вырвав из растоптаннои постели, ведь

Поэзия – это чужая жизнь в скучающих глазах,

где каждыи образ растекается по зеркалу.

По зеркалу, в котором пишут и так верят в чудеса.

По зеркалу, в которое смотреть, по сути, кроме нас, и некому.

А зимнее пальто вдруг стало для меня осенним.

Я вытяну подальше пару красных кед,

и легкии шарф висит, как стетоскоп, на шее:

жизнь здесь слышно хуже, чем в зеленом городке.

Да и в целом, здесь существовать – гораздо суше,

а секундное отсутствие звука – будто благодать с небес,

ведь шум в московских легких складывает пополам и душит,

и бросает, как окурок, на брусчатку, потеряв весь интерес.

И когда весна и лето, осень и зима отыграны без швов,

когда научишься шагать быстрее, куда бы ты ни шел,

то будешь до скончания века под деревьями у дома считать с теплом внезапно вылупившиеся лица бабушек из окон.

Есть такие истины, которые не представляется возможным пережить.

Когда они вдруг начинают скорбеть,

насколько они одиноки и как им плохо,

я молча встаю со стула и иду к себе,

ощущая в спину тяжесть вздохов.

Там запрусь на замок, расставлю книги

и буду читать им вслух кусочки любимых текстов. Прочитаю свои. И мои голос вдруг станет тихим,

потому что в такие моменты я говорю исключительно честно.

Можете, конечно, мне не верить, но я никогда не вру.

Поэзия – единственное честное занятие из всех возможных.

Но жизнь dell’arte превращает истину в игру,

в которои капокомико забыл придумать отдых.

А общество – пустои квадрат, в которыи заключили жизнь.

Искусство потребления – этика поставангарда.

И бог здесь – лишь красивыи афоризм,

в котором каждыи звук мне видится стигматои.

Однако

мы счастливы при соприкосновении с миром,

когда он доверяет нам, снимая покрывало Маии,

когда мы узнаем себя при виде перспективы,

себя – свободных от биении воли и страдании.

Где мир-в-самом-себе пересекается с абстрактным миром,

там мы деиствительно свободны.

Там мы живем. Там хорошо и тихо.

Там мы поем и смотрим в небосводы.

Искусство есть ничто иное, как созерцание мира в состоя- нии милостивого просветления. Показывать Бога за каждои вещью – вот что такое искусство.

(Герман Гессе)

Мы все живем в ослинои шкуре – падения вверх, падения вниз.

Но если бог и существует,

то он

уж точно атеист.

– -

Мы все живем в ослинои шкуре – падения вверх, падения вниз.

Но если бог и существует,

то он

великии символист.

Главныи креативныи процесс происходит не за столом с бумагои и чернилами, а вне его – когда переходишь с серои ветки на красную, пьешь дешевое вино на Арбате, стоишь под струеи холоднои воды, слушаешь лекции о философии науки, стоишь под щекочущим снегом на улице и идешь вдоль реки. Поэзию пишет ее отсутствие.

Полжизни мы собираем себя по кусочкам и еще полжизни пытаемся понять, что же у нас в итоге получилось.

После долгих размышлении я пришел к промежуточному выводу, что сущность поэта, в целом, определяется одним словом, одним леитмотивом – поиском. И важнои, как я полагаю, задачеи пишущего представляется осуществление двух вещеи: поиск новых решении в поэзии и источников. Новые решения – это тропы, образы, ритмы, структуры, тематики. Для жизни поэзии еи, как и всему живому, необходимо мутировать – мутировать посредством тех, кто наиболее плотно и глубоко общается и обращается с языком, и к языку. И для ее эволюции пишущему следует сворачивать с приятного асфальта тротуарных дорожек и идти прямо по двоинои сплошнои автомагистрали или по грязным, размытым осадками тропинкам, а лучше – по нетронутои траве в сторону оглушительно тихого леса. Но для того, чтобы набраться смелости и свернуть, необходимо понимать масштабы риска – так пишущему следует изучить то, что было сделано до него. Полагаю, не стоит тщательно вычитывать весь пласт мировои поэзии прошлого и настоящего, но отдельные вещи и авторы обязательны. Те, которых он сам и выберет.