Самое сильное, самое тревожное переживание юности было связано у меня с Роганью и Харьковом. Дело было в декабре 1933 года, во время подготовки к XVII съезду партии. В соответствии с планом культурных мероприятий коммунисты и комсомольцы эскадрильи отправились в Харьковский драмтеатр на спектакль "Платон Кречет". Старшина отряда Лебедько строго предупредил, чтобы возвращались без опозданий. Я считал, что зря он беспокоится, Спектакль заканчивался в 22 часа 30 минут, а нужный нам поезд отходил в 23 часа 20 минут.

Едва вышли из театра, показался трамвай. Кто-то еще пошутил, что спешат вывезти нас из города. И тут трамвай сошел с рельсов. До вокзала мы бежали бегом, но на свой поезд не успели, поехали следующим. Увы! В ту пору остановки возле гарнизона не было, ехать предстояло до Рогани, а оттуда беги не беги - четыре километра с гаком, стало быть, в лучшем случае мы опаздывали на пятнадцать - двадцать минут! На беду я был старшим группы. Хоть прыгай на ходу!

– Не журитесь, хлопцы!
– сказал один из курсантов.- Машинист-то - мой дядя. Сейчас схожу до него, притормозит у гарнизона, успеем к сроку.

Я так обрадовался, что лишь несколько минут спустя спохватился: взявшийся нас выручать курсант- воспитанник детдома, круглый сирота, ни родителей, ни другой родни не помнит, не знает даже, чью фамилию носит!

Я кинулся в голову состава, к паровозу, но тормоза уже скрипели, поезд останавливался, нетрудно было сообразить, что курсант-благодетель рванул стоп-кран, и лучше всего, наверное, было прыгать, пока не поздно, но меня сгреб в охапку старший проводник...

Дежурный по станции Рогань, узнав, что стоп-кран дергал не я, попросил быть свидетелем дорожного происшествия, подписать соответствующий акт. И тут из чувства ложного товарищества, нежелания свидетельствовать против приятелей я сглупил, назвался нелепым вымышленным именем Лонжерон Нервюрович.

– Это какой же вы нации?
– оторопел дежурный.

– Мы татары!..

Опоздавших из отпуска обсуждали на бюро первичной организации ВЛКСМ, крепко критиковали, но взысканий ни на кого не наложили, решили ограничиться обсуждением. У меня не хватило духу сказать про злополучный акт. Поэтому перед партчисткой и во время чистки я терзался угрызениями совести. Когда пришла очередь встать перед коммунистами, почувствовал, что рот пересох, а язык не ворочается.

Спокойно я рассказал, что родился в 1910 году, в комсомол вступил в 1926 году, в партию принят в 1930-м. Заведовал избой-читальней, был селькором, принимал участие в организации колхозов, проведении хлебозаготовок, дважды подвергался покушениям со стороны кулачья, стал секретарем комсомольской ячейки в сельхозкоммуне, работал секретарем комитета ЛКСМУ совхоза в Гуляйполе, избирался членом бюро райкома ЛКСМУ Пологовского района, в авиацию мобилизован партией с первого курса комвуза города Днепропетровска... Казалось, все хорошее, что успел сделать, зачеркнуто совершенным проступком.

– Взысканий не имею,- заканчиваю свою "исповедь",- но являюсь участником коллективного опоздания из города. А подробности опоздания известны не полностью. Дело в том, что я подписал акт...

Председатель комиссии по чистке, седой харьковский рабочий, прервал:

– Об этом не нужно, товарищ Исаенко. Про акты мы знаем. Была и жалоба начальника дороги. Председатель ВУЦИК товарищ Петровский наложил на ней резолюцию. Она короткая, наизусть помню: "Город наш, и зайци наши! Биля ворит школы до пэршого сичня обладнаты зупынку мисцэвого поизда".

Слова председателя комиссии потонули в аплодисментах, я даже вспотел от радости, а председатель комиссии, усмехаясь, кивал, ждал, пока утихнет овация, чтобы объявить:

– Комиссия считает, что курсант Исаенко чистку прошел.

Юность, прекрасная юность вспомнилась мне в августе сорок третьего, в пору боев за Харьков. Вспомнилась и тянула в небо, звала в бой с врагом моей родной, до последней капли крови родной Советской власти!

Да и Щиров вспоминал Харьков, свои молодые годы. Не раз вырывалось у него:

– Когда же, наконец, мы вперед двинемся?!

Новое наступление войск Южного фронта началось 17 августа. Используя успех соседей - Юго-Западного, Степного и Воронежского фронтов, Южный фронт нанес мощный удар из района юго-западнее Ворошиловграда. Задача оставалась прежней: освободить Донбасс.

К середине дня 17 августа оборона противника на реке Миус была прорвана, в прорыв западнее поселка Куйбышево введены танки 4-го гвардейского механизированного корпуса. В штаб дивизии непрерывно поступали сведения об успешных воздушных боях. Командующий 8-й воздушной армией генерал-лейтенант Т. Т. Хрюкин и его штаб сумели обеспечить полное господство в воздухе нашей авиации.

Следует сказать, что 236-я ИАД к 17 августа также была полностью готова к решительным действиям. Полк Аритова "пересел" на "яки", а летчики других полков уже и опыт сражения на машинах Яковлева накопили.

В середине августа в состав дивизии включили еще один, четвертый полк. Им стал 821-й ИАП майора Владимира Макаровича Чалова, базировавшийся в период деформирования и вооружения в районе города Шахты. Узнав, что дивизии придают еще один полк, мы обрадовались, но радость приутихла, когда выяснилось, что 821-й ИАП вооружен уже знакомыми "спитфайрами".