— Рен ведь не ваша дочь?

Он на секунду замер по пути из кухни.

— С чего вы взяли?

— В противном случае вряд ли бы вы до такой степени плевали на ее благополучие. — Она проследовала за ним в гостиную. — Впрочем, учитывая ваше в целом неприятное поведение, я могу ошибаться.

— Да, можете. — Норт направился к дверям и схватил куртку. — И мне не плевать на ее благополучие. Вы же здесь, разве нет? — И вышел вон.

Тесс глянула в несчастное личико завывающей Рен — сморщенный лобик, курносый носик, крохотный язычок, свернутый, точно картофельный чипс. Неужто интуиция подсказала верно? Но если Норт не отец, зачем разрешил записать себя в свидетельство о рождении? А если отец…

Так много вопросов, так мало ответов. Баюкая хрупкое тельце, Тесс поколебалась, но затем направилась в спальню Бьянки. Открыла дверь и переступила порог.

Комната напоминала юдоль скорби. Тесс не верилось, что мужчина, выплеснувший на стены столько эмоций, мог хладнокровно отвергнуть собственного ребенка. Если только она не ошиблась в суждениях. Возможно, все эти эмоции как раз объясняли, почему Норт отказывался сближаться с девочкой.

Рен начала затихать. Тесс глянула на личико, что больше смахивало на лягушачье.

— Я не твоя мама, милая.

Но прямо сейчас сиротка лучше всякого другого распознавала прикосновение Тесс. Она плотнее прижала ребенка. Годы практики в профессиональной отстраненности и собственное трезвомыслие не дадут ей привязаться с чужой малышке. Вот только чья же она дочь?

— Я постараюсь, Бьянка, — прошептала Тесс пустой комнате. — Обещаю. Я постараюсь изо всех сил.

Иену требовалось убраться подальше от дома, от нее. Вдова Хартсонг подмечала слишком многое. Он зашагал к тропе, что вела в горы. Для человека, выросшего в городе, Иен слишком любил находиться вне дома. Он прошел часть Аппалачской тропы, во время зимней метели поднялся на гору Уитни и одолел тропу Джона Мьюира. Еще Иен облазил Европу, не имея в рюкзаке ничего, кроме смены нижнего белья и тех препаратов, которые ему удавалось достать в то время.

Порыв сырого мартовского ветра заставил его пожалеть о более теплой куртке, но Иен не был готов повернуть назад. На востоке маячила старая пожарная каланча. Он поднимался на нее пару раз, но сегодня ему хотелось твердо стоять на земле.

Белохвостый олень перебежал дорогу. Иен свернул с тропы и пошел за ним к ручью. Подойдя ближе, он услышал звук, отличный от обычного шума текущей воды. Что-то вроде вопля доносилось от обломков старого самогонного аппарата.

Иен ускорил шаг. Он обнаружил перегонный куб еще во время одного из своих первых походов, определив, что это такое, по характерному U-образному расположению камней, которые отмечали местонахождение заброшенной печи. Рядом лежала ржавая бочка емкостью пятьдесят пять галлонов, старое оцинкованное ведро без дна и несколько битых мутных от грязи стеклянных банок. Но внимание Иена привлекли остатки старого котла — ржавые плиты из листового металла со следами топоров: метка на память от таможенных инспекторов. Теперь под ним застрял мальчишка.

— Как больно!

Нога мальчика попала под самую тяжелую часть изношенного котла. Иен поспешил к нему.

— Не шевелись, Илай.

Мальчуган поднял на него перемазанное слезами, грязью и соплями лицо. Карие глаза увеличились до размеров плошек, а густая темная прямая челка упала на глаза.

— Оно на меня рухнуло.

— Вижу.

Иен уже встречался с Илаем. Выражаясь современным языком, парнишка жил на природе и бродил по лесу, наслаждаясь такой свободой и отсутствием присмотра, о коих не смели даже мечтать городские восьмилетки.

Впрочем, Илай уточнил, что ему восемь с половиной.

Несмотря на вечно грязную мордашку и явно домашнюю стрижку, о мальчугане, похоже, нормально заботились. По крайней мере, синяков на худеньком теле появлялось не больше, чем у любого парнишки его возраста.

— Не лучшее ты место выбрал, чтобы лазить. — Корявая железяка оказалась тяжелее, чем с виду, а еще обладала ужасно острыми краями. Иен осторожно ее приподнял и отодвинул в сторону. Из длинного пореза, видного в порванной штанине Илая, потекла кровь. Слишком обильно. Иен сбросил куртку и расстегнул фланелевую рубашку. — Сейчас будет больно.

— Я… я не боюсь. — Очередная слезинка прочертила новую дорожку на покрытом грязью лице Илая, что напоминало дорожную карту.

— Конечно. — Иен стянул с себя рубашку, оставшись в одной футболке, и перевязал рану длинным рукавом, чтобы остановить кровотечение. — Пообещай, что больше здесь лазить не будешь.

— Ну, наверное.

Иен обернул остальную рубашку вокруг груди парнишки и осторожно того поднял. Илай всхлипнул.

— Больно.

— Верю. Давай отнесем тебя домой.

Илай прижался к груди Иена.

— Не надо меня носить, я ж не маленький.

— Знаю. Но я тут тренируюсь для участия в соревнованиях по триатлону. Хочу поработать над выносливостью.

— Ты будешь выступать в «Айронмене»?

— Думаю, да.

Или нет. Одно дело бегать и плавать, но вот сто двенадцать миль на велосипеде — серьезная загвоздка для человека, предпочитающего твердо стоять на земле.

Родители Илая держали ферму. Жестяная крыша их дома уже виднелась на горизонте. Заметив, как лицо мальчика исказилось от боли, Иен сбавил шаг.